«В руки силовиков меня передала замдекана». Интервью с экс-преподавательницей БГУ, которую задерживали прямо в университете

«Риторика заместителей деканов сводилась к тому, что все студенты — это дети, и мне нужно на их влиять»

— В какой момент вы стали неугодным преподавателем?

— Наверное, когда в 2017 году выбрала тему для диссертации — «Рекламная коммуникация: гендерный аспект».

После массовой фальсификации выборов ходила на протесты. Очень боялась, потому что еще в 2010 году видела, как людей ОМОН бил дубинками на улице. У меня развит инстинкт самосохранения. И каждый раз выходить на протесты было сложно, дрожали ноги.

В сентябре 2020-го у меня случился выкидыш. Пошла к декану Ольге Самусевич, чтобы взять отпуск. Она была не против, отпустила. Тогда же позвонила одна из преподавательниц журфака и стала говорить, что мои студенты будут бастовать и не придут на ее занятия, просила на них повлиять. На что я объяснила, что это взрослые люди, которые сами выбирают, что делать.

Вызывали потом и заместители декана — Федор Дробеня, Владимир Степанов. Их риторика сводилась к тому, что все студенты — это дети, и мне нужно на их влиять. Дробеня и Степанов меня еще и отчитали за положительную характеристику одного из задержанных студентов. Мол, как я могла дать такую. В целом они понимали, что происходит в стране, но, например, Владимир Степанов оперировал тем, что ничего не изменится, Лукашенко победит. И стал просить, чтобы я донесла студентам, что бороться бессмысленно.

— Что происходило на факультете в 2020‑м?

— Когда начались протесты, некоторых преподавателей журфака резко стали выставлять на конкурс (одна из форм аттестации работников. — Прим. ред.), меня в том числе. Проходишь его — остаешься преподавать, если нет, то увольняют. Это решает Совет факультета, в который входит 21 человек. Потом, кстати, заметили, что на конкурс были выдвинуты все преподаватели, которые подписались против насилия. Меня на него выставили раньше положенного срока. Конкурс проводится раз в пять лет по результатам достижений, а я отработала по контракту только год.

Как он проходит? Смотрят в основном на количество научных публикаций. Много их у меня было в 2015‑м. Этот год в зачетный не вошел. Получилось в итоге 20, у коллеги — около 40 публикаций, но у нее тоже возникли проблемы: многие ее научные работы и кандидатская диссертация были сделаны на основе анализа материалов TUT.BY.

Преподавателей на конкурсе презентуют заведующие кафедр. У нас она уже была новая — на место доктора филологических наук Ирины Сидорской пришла Юлия Лукьянюк.

Поняла я, что будет оцениваться, когда заведующий кафедры стилистики и редактирования Виктор Ивченков сказал: «Вось гэты чалавек дзяржаўны, надзейны».

Ко мне начались претензии из-за ухода одной из студенток. На самом деле она сама захотела это сделать, чтобы избежать распределения. Подошла ко мне, поблагодарила за занятия и попросила сходить с ней в деканат, потому что одна боялась. Но на этом конкурсе выставили все так, что якобы я подтолкнула отчислиться студентку с последнего курса, когда ей оставалось только защитить диплом.

В итоге конкурс я кое-как прошла, большинство проголосовало, чтобы я оставалась.

«Ректор ввел черные списки людей, которым запретили вход в БГУ»

— Вы сказали, что неугодны стали еще в момент выбора темы диссертации. Какие тогда возникли претензии к вам?

— Моя тема — «Рекламная коммуникация: гендерный аспект». Преподаватели из комиссии говорили, что диссертация противоречит «политике партии», не дадут ее защитить. Сказали убирать гендерный аспект, а работа практически вся уже была написана.

Помню, что еще тогда одна из продвинутых преподавательниц сказала, что я опоздала с гендером, эта тема была актуальна еще в начале 2000‑х, теперь нужно изучать и писать про трансгендеров. На что я засмеялась и сказала, что тут по гендеру не дадут защитить работу, что уже говорить об этом.

Моей научной руководительницей была Ирина Сидорская (Ирина Сидорская была заведующей кафедры технологий коммуникации и связей с общественностью до 2020 года. — Прим. ред.). Она переписала программы обучения по информации и коммуникации по международным стандартам, согласовывала их с лондонской школой pub­lic rela­tions. Заслуга Сидорской, что в едином классификаторе должностей появились «специалист по связям с общественностью», «специалист по рекламной коммуникации». Благодаря ей очень быстро развивалась наша кафедра и вообще университет. Таких специалистов как она — единицы.

Ирина Сидорская помогла мне написать программу курса «Гендер в медиа». Она тогда поставила задачу не только дать студентам знания в области гендера, но рассказать девушкам, что после университета не обязательно идти в декрет, чтобы избежать распределения, как избавить людей от гомофобии, сексизма, проводить сексуальное воспитание. Я даже предложила студентам такие занятия в качестве факультатива, чтобы они ходили по желанию.

У меня был случай, когда люди пришли, но в середине лекции, когда я рассказывала про женскую и мужскую анатомию, студенты уходили. Для многих эта тема оставалась табу. Некоторые рассказывали, как сталкивались с сексуальным насилием. Получается, что я не только преподавала дисциплину, но и вскрывала таким образом личные проблемы молодых людей, которые они после прорабатывали с психологом.

Также вместе с Сидорской мы подготовили статью на английском языке в один из научных журналов по моей диссертации. Но не успели ее отправить — меня посадили на сутки. К слову, мои учебные программы теперь удалены из электронной библиотеки БГУ, заметила это после того, как вышла с суток в декабре 2021-го. Ну, а сейчас на журфаке вообще никаких гендерных дисциплин не преподают.

— До того, как в 2018‑м вы стали преподавать на полную ставку, вы работали еще в медиацентре БГУ. Почему оттуда ушли?

— В медиацентре при новом ректоре Андрее Короле все изменилось. Если раньше нужно было делать так, чтобы вступить в Болонский процесс, то теперь — работать полностью на Короля. Писать о его визитах, записывать видеоролики. Моей функцией стало обслуживание нового ректора. Поэтому и ушла.

Примечательно, что Король ввел черные списки людей, которым запретили вход в БГУ. Из тех, кого знаю, в нем были — бывший директор медиацентра БГУ Павел Соловьев, бывший декан Института бизнеса Владимир Апанасович.

«Бондарева написала на меня донос в ГУБОПиК, а потом в БГУ с просьбой меня уволить»

— Как вас задерживали на факультете?

— В 2021‑м с Ириной Сидорской основали ютуб- и телеграм-каналы про гендер. Специально никаких тем про ЛГБТ там не поднимали. На момент моего задержания у него было около 300 подписчиков. Но нас тогда прорекламировал феминистский телеграм-канал. Я не учла, что он был в списке «экстремистких». Потом о нас узнала «инфоспецназовка» Ольга Бондарева. Незадолго до задержания один из студентов прислал скриншот с постом Бондаревой обо мне и посоветовал уезжать. Тогда я стала понемногу удалять телеграм-каналы о гендере, на которые была подписана. Стало ясно: все может закончиться задержанием.

Позже узнала, что Бондарева написала на меня донос в ГУБОПиК, а потом в БГУ с просьбой уволить. Первый проректор Дмитрий Медведев ответил ей, что оснований для этого нет.

Но Бондарева не сдавалась. И она настолько достала своими постами, что я решила писать заявление об увольнении. Связалась с деканом факультета Ольгой Самусевич, объяснила, что буду увольняться из-за этой ситуации. Она ответила, что все понимает, но была тогда в отпуске, поэтому заявление подписывала ее заместитель — Елизавета Хмель. Было 13 декабря 2021 года. Я просила тогда отпустить как можно скорее — всю работу уже сделала. Но замдекана сказала отработать еще 10 дней. Но мало того, что не отпустили, так они меня в руки губоповцам и положили.

За несколько дней до задержания ко мне подошла одна из сотрудниц деканата и рассказала, что позвонили из главного корпуса БГУ. Мол, придут на мои занятия проверять, как я их провожу. Но в декабре уже все лекции, семинары закончились, были только зачеты. И проверка выглядела очень странно. В итоге специально поставили мне две пары на 14 декабря, на которые якобы придет комиссия.

Первую пару я провела. Перед началом второй с коллегой на перерыве пошли курить. Возвращаемся к кафедре — меня зовет в коридоре замдекана Елизавета Хмель. Смотрю — разводит руками, а за ней идут какие-то два мальчика, похожие на подростков. Они были в байках, дутых куртках. Показывают мне ксиву, представляются ГУБОПиКом.

Сказали забирать вещи, «мы с вами просто пообщаемся». Поинтересовались, знаю ли я, почему они приехали. Предположила, что по доносу Ольги Бондаревой. Но они якобы сами не знали, их задача была просто привезти. К задержанию была готова: полностью почистила телефон и переписки. Была уверена, что у меня ничего не найдут.

«Замначальника ГУБОПиК стал говорить, что нельзя работать в университете и не поддерживать власть»

— Что было в ГУБОПиК?

— Еще в машине эти мальчики стали спрашивать, ходила ли я на протесты. Я не отрицала. Потом стали выяснять, выходила ли на дорогу, но я им в подробностях рассказала, что боязливая, поэтому была на дворовых маршах. Они взяли мой телефон, что-то там смотрели.

Приехали на Революционную. Пока шли по лестнице, со мной почему-то там все стали здороваться. А я еще в шубе (за пару дней до задержания купила искусственную). Предположила, что я просто презентабельно выгляжу, поэтому все здоровались.

В кабинете меня встретил замначальника ГУБОПиК Михаил Бедункевич. Сразу начал предъявлять: «Ты чего улыбаешься, руки за спину, не знаешь что ли, где находишься». Завели в какой-то кабинет, предложили снять верхнюю одежду и унесли мой телефон с собой. Я видела, что они мониторят мой телеграм-канал. Листали, ничего не находят — и говорят об этом друг другу.

Спрашивали у меня про Ирину Сидорскую, открыли мой чат с ней, а он уже был пустой. Только одно сообщение: Ирина писала, что в безопасности, уехала. Они взяли написали, что я ее проклинаю, ненавижу, потому что задержание якобы случилось из-за нее. Но Ирина сразу поняла, что это сообщение писала не я.

Михаил Бедункевич сказал, что нельзя работать в университете и не поддерживать власть. Стал интересоваться, за что я борюсь, чему посвящен канал. Я начала рассказывать. Но на слове «феминистка» он остановил меня и сказал: «Вот за это мы тебя накажем по полной».

— Почему Бедункевич так отреагировал на слово «феминистка»?

— Как экспертка в области гендера могу сказать, что такая реакция, стереотип был сформирован окружением этого человека. Это семья, воспитание и образование. Мозг ребенка достаточно подвижен, впитывает всю информацию извне. Конечно, когда учитель или родитель доносит какую-то информацию, ребенок не будет подвергать ее какому-то критическому анализу. Его мозг банально к этому неспособен.

Следующее — это карьера. Она обуславливается сферой деятельности, в которой человек будет развиваться. И социальное окружение. Это все становится моделью поведения для нас. Финальное — медиакультура, то, что окружает человека в среде медиа. Отказаться от них невозможно, если только заменить одно на другое. Все равно будут оказывать давление. И гендерные стереотипы тут больше всего устойчивы, потому что гендер — это самое устойчивое, что есть у человека. Все это у него, думаю, сформировало такую реакцию на слово «феминистка». Он просто не понимает, что это значит.

— Что было дальше?

— Потом прилетели мальчики, которые меня задерживали, рассказывают, что повезло: они меня от «уголовки» отмазали — нашли репост из «экстремистского телеграм-канала». Он был из NEXTA.

Спросили, буду ли я записывать «покаянное» видео. Согласилась, решила, что спорить не стоит. Но в целом обращались со мной хорошо, как бы пытались мне, феминистке, доказать, что «джентельмены».

На видео сказали рассказать, кем работаю, назвать зарплату — 800 рублей, за что задержана. Интересно, что когда заходишь в кабинет, закрывают за тобой дверь, ставят зеленый фон, а потом накладывают на этот фон ту же дверь. В чем смысл такого монтажа — не понимаю.

После этого меня отвезли в ГУВД. Сопровождали другие люди. Они пытались мне внушить, что студенты — это дети. Объясняла, что это уже взрослые люди, которые сами принимают решения, не я их делаю бэчебэ. Они стали мне оппонировать, говорили, что нравлюсь студентам, поэтому они хотят быть такими, как я.

Поинтересовалась, почему они молодежи не нравятся? Даже как-то задумались. Потом у нас произошла небольшая дискуссия о том, почему белорусское телевидение не хотят смотреть. Считают, из-за того, что все ведущие некрасивые.

Уже в ГУВД на меня составили протокол за репост. Сутки я провела в ИВС, а потом — 14 на Окрестина.

«Мы все умудрились там переболеть, с температурой, кашлем, насморком»

— Расскажите, в каких условиях вы были на Окрестина?

— В двухместной камере в самые «урожайные» времена нас было 13 человек. Подушки, одеяла и матрасы «политическим» не выдаются. Свет в камере горит круглосуточно. На железных нарах лежать было трудно, так как лежанка больше похожа на решетку, которая состоит из металлических пластин. Спать в одном положении и в большом количестве одежды на нарах еще можно, если уложить опорные кости на пластины. Но когда поворачиваешься — все болит.

Мы спали в обнимку на деревянном полу. Когда в камере становилось меньше людей, ночью можно было замерзнуть, поэтому ночные обнимашки были главным спасением. Под голову вместо подушки клали обувь, туалетную бумагу или прокладки. За ночь — две побудки: в 2.00 и в 4.00. Просили вставать и называть фамилию, имя, отчество, после этого можно ложиться.

Днем в камерах тепло. У нас были дежурства — мыли полы с хлоркой и протирали поверхности два раза в день, было чисто. Очень важно наличие горячей воды, из крана прямо лился кипяток. В душ нас не водили, но мы имели возможность мыться и стирать вещи в раковине.

Выдавали мыло, хлорку и туалетную бумагу. Мыло плохого качества: быстро смыливается и плохо растворяется. У нас было несколько зубных щеток и паста, которую под конец мы стали очень беречь, использовали раз в день. Последние девушки и женщины приходили без личных вещей, но в камере все были готовы делиться гигиеническими принадлежностями и одеждой.

Передачи нам не передавали, только лекарства, да и то не всем. Иногда приходила фельдшер и раздавала лекарства, даже если у тебя нет своих, можно попросить, дадут. Самыми популярными у нас были парацетамол, амброксол и валидол. Валидол, кстати, использовали от болей в горле. Мы все умудрились там переболеть, с температурой, кашлем, насморком. Из-за этого было тяжелее.

Еда невкусная (три раза в день могут быть каши), в больницах кормят гораздо лучше. Зато очень вкусные супы, за исключением одного — гречки с картошкой (странное сочетание). Мясо давали в виде котлет на обед и ужин. Напитки были два раза в день: утром — чай, в обед — кисель или компот, а вечером из питья — ничего почему-то. Пить очень хотелось, пили воду из-под крана, благо она была не очень хлорированной.

Несмотря на бытовые неудобства, был в камере и позитив — это люди. Все с высшим образованием, отзывчивые, невероятно интересные личности. Читать ничего не давали, поэтому мы все время разговаривали — «читали» людей. Это стало самым ценным опытом.

18 декабря у меня там был день рождения. Интересно, что именно в этот день дали еду, которую я люблю. В разные приемы пищи давали ингредиенты, которые нужны для салата из горошка. Поэтому можно сказать, что в день рождения его и получила.

«Завкафедрой переживала, чтобы меня „не опустили в тюрьме“. Я на это посмеялась и подумала: почему же она не переживала, что меня опустили в БГУ»

— После суток как к вам относились ваши коллеги?

— После выхода я пошла на факультет забрать вещи. Некоторые коллеги, друзья пришли попрощаться, в том числе доцент Дмитрий Никонович (в августе 2022-го Дмитрий Никонович уволился с журфака БГУ. — Прим. ред.). Забегала на кафедру новая заведующая — Юлия Лукьянюк, играла сцену, что она очень переживала, чтобы меня «не опустили в тюрьме». Я, конечно, на это посмеялась и подумала: почему же она не переживала, что меня опустили в БГУ.

Вообще, в университете меня держали только студенты. Присутствие на журфаке «государства» я не чувствовала: поступила туда в 2009‑м. В 2010‑м во время выборов на факультете была движуха. Тогда многие студенты как начинающие журналисты освещали акции протеста. Идеологическим факультетом журфак стал ближе к 2018 году, по крайней мере его так стали называть. Ну, а для меня любой университет — это в первую очередь академические свободы, а не идеология.

— А были преподаватели, позиция которых во время протестов вас удивила?

— Да, дружили раньше с Алесей Кузьминовой, заведующей кафедрой телевидения и радиовещания. Она сейчас ходит на многие пропагандистские шоу. Это было неожиданно, потому что ее я знала как человека, который идет против системы. Она трудоголик, амбициозная, но одинокая, ей не с кем отрефлексировать какие-то события в жизни.

У нее были адекватные взгляды, очень любит путешествовать. Мы даже собирались вместе с ней ехать на стажировку в Лондон.

Еще до событий 2020-го Кузьминова была председателем Совета молодых ученых БГУ. Ей предлагали возглавить Республиканский Совет молодых ученых. Но проректор по науке не дал, потому что он считал, что на этой должности должен работать мужчина и представитель естественнонаучной специализации. Она еще мне позвонила и спросила как у преподавательницы по гендеру, нормальна ли вообще такая дискриминация по полу.

Был чат, где преподаватели обсуждали происходящее на факультете после событий 2020-го. И, наверное, через несколько недель после его создания Кузьминова, которая в нем состояла, стала от всех отстраняться. Вдруг стала со мной на вы.

Оказалось, что ее вызывала Самусевич и сказала, что остальные преподаватели могут делать то, что хотят, а ей как заведующей кафедрой — нельзя. Посоветовала выбирать между должностью и позицией. Возможно, у нее была безвыходная ситуация и она хотела сохранить должность, но я считаю, что легко могла бы найти себя в Польше, преподавать тут на английском. Участием в пропаганде она просто себя закапывает. Мне очень жалко на это смотреть.

Удалила ее из друзей в Face­book после того, как она после начала войны в Украине выставила фотографию на фоне российского флага в День единения России и Беларуси. Это уже было последней каплей.

— Когда поняли, что нужно уезжать?

— Еще на «сутках» в камере это обсуждали, и я выступала за то, что надо, потому что жизни в Беларуси не дадут. Мой муж был в тот момент против, потому что он только начинал работать в IT, нужно было получить определенный опыт.

В феврале 2022-го я начала искать работу. Пошла на должность HR в IT-компанию. Потом началась война, а эта компания была украинско-белорусская, появились проблемы. Так в июне 2022-го переехали в Варшаву.

Продолжила работать в IT-компании. Там была для меня большая нагрузка, которую никто не хотел снижать. Снова собирались стать родителями, после моих двух выкидышей, и я соврала руководству, что уже беременна. Думала, что так они снизят мне количество задач. За это меня уволили. Но быстро нашла новую работу, в небольшой компании, которая занимается легализацией белорусов в Польше, работаю на должности директора по корпоративным коммуникациям, а также развиваю здесь социальный проект для белорусок в эмиграции с недвусмысленным названием «Зона комфорта».

— Как вы теперь себя чувствуете? Нет ощущения, что борьба была напрасной?

— Я чувствую себя сейчас, с одной стороны, хорошо. Когда выходишь из системы, появляется возможность посмотреть на все со стороны и понимаешь, насколько все ужасно внутри было устроено и как здорово, что тебя уже в этом нет. Для меня сейчас открылись новые возможности, чтобы развиваться, от этого радостно. Конечно, мне плохо от того, что я не дома. Но возвращаться в Беларусь при всей этой ситуации желания нет абсолютно. Это сейчас не страна для моей жизни.

Борьба напрасной точно не была: то, что происходило три года назад, дало всем белорусам понимание того, что «белорус белорусу белорус». Как оказалось, отправляться на баррикады надо с умом — считаю, что у нас слишком много жертв. Стоило, наверное, действовать хитрее. Но меня в этом всем поддерживает мысль, что добро всегда побеждает зло.

Читайте еще:

«У беларускіх медыя не прынята абараняць назву з дапамогай таварнага знака». Наколькі абгрунтаваныя прытэнзіі датычна нэймінгу?

«Размаўляем на чатырох мовах». Жонка зняволенага журналіста расказала, як абжываецца на новым месцы сярод Атлантыкі

Фізічныя пагрозы, дэзінфармацыя, цэнзура. Шэсць сучасных выклікаў для медыя