Сергей Ваганов: Голые мысли о нашей профессии — об «отстреле»

В 1990‑х много говорили о заказных статьях, телепередачах и прочей бессовестности, якобы сопутствующей демократии и свободе. Сейчас эти разговоры притихли. Но проблема, видоизменившись, осталась. Только демократия и свобода не имеют к ней ни малейшего отношения. Это проблема, проросшая из привычек и манер советской журналистики, которая, в сущности, была заказной и в целом и в частностях. Только раньше заказ формировался из поручений «органов», «мнений вышестоящих товарищей» и того, что скромно именовалось «зовом сердца».

Нынче жизнь государственных средств массовой пропаганды (СМП) устроилась по-другому. Тех, кто служит на пропагандистском поприще, «сердце зовет» как можно крепче держаться за место, обеспечивающее более-менее сносное существование. И, следовательно, как можно лучше выполнять госзаказ. Источник, откуда бесперебойно поступают тридцать сребреников, известен, повторяться не буду. Важнее понять, что в иных — на поверхности — реалиях сохраняется, точнее, реставрируется сущностная для авторитаризма установка на «отстрел».

Так называемое «дело БелТА» — ярчайший пример того, как авторитарный режим не терпит конкурентов. Не на медийном рынке, нет, это всего лишь сопутствующий элемент «отстрела», тем более, что и рынка то, нормальной конкурентной среды в информационном пространстве практически нет. Власть не терпит конкуренции со стороны гражданского общества, даже в его зачаточном состоянии. Общества, которое формируется на основе объективной информации, и настойчиво проявляет себя в политике, экономике и культуре.

Но не только по конкурентным площадям бьет авторитарная артиллерия.  И не столько по оппозиции (тут «отстрел» идет по иным правилам), сколько  по номенклатуре, дабы держать ее в страхе и повиновении, в готовности в любой момент оказаться на дыбе или положить голову на плаху.

Вот уже где плаха — газетная полоса, а дыба — вездесущий телеэкран. Достаточно вспомнить не одну, и не две публичные телеказни, совершенные по всем канонам белорусского «шариата»…

Вся эта конструкция держится, конечно, на Страхе и Лжи. На страхе маленького человека перед маленьким начальством, страхе маленького начальства перед большим, страхе большого начальства перед самым большим, страхе самого большого начальства перед тем, что когда-нибудь этот страх исчезнет.

Ну,  а там, где Страх, там и Ложь. И нет грозней,  ужасней и эффективней оружия для поддержания Страха, нежели Ложь, воплощенная в публичном слове.

О гласности и слышимости

В давней, 1960‑х – 1970‑х годов,  «Знаменке» каламбурили: «девственность печати»…

Всякий раз, когда я слышу жалобы на то, что начальство не реагирует на наши гневные публикации, вспоминаю этот в чем-то мазохистский каламбур.

…Где-то в конце 90‑х годов прошлого века был издан президентский указ, предписывающий чиновникам реагировать на критические публикации в государственных СМИ. Независимые тут же обиделись, если не сказать оскорбились: а мы что, рыжие?

Между тем, обижаться было не только бессмысленно, но и стыдно: монтаж авторитарной конструкции власти к тому времени уже завершился, и ее отношение к общественной роли СМИ уже проявило себя вполне беспощадно. Но обижались.  Обижаются до сих пор.

Думаю, что эта обида проистекает из опыта той же советской журналистики, у которой, чтобы уж совсем не завраться,  были свои приемы, свой обходной, эзопов язык… Тогда, конечно, можно было рассчитывать на так называемое «принятие мер», «торжество справедливости», и даже позитивно влиять на общественное сознание… И мера журналистского таланта в немалой степени определялась умением обойти рифы, найти крупную ячею, а то и просто дыру в сети, расставленной во всю ширину вялотекущей жизни.

Когда случилась так называемая гласность, и жизнь потекла, извините, бурным потоком, многие растерялись, обнаружив утерю если не мысли, то способности к прямым, немудреным способам ее выражения. С недоумением, а потом и с горьким  самопризнанием многие были вынуждены констатировать, что гласность, в которую они свято поверили, более чем характерна отсутствием слышимости. Вот уж поистине драматическая коллизия — кричать в пустоту.

На самом деле пустоты нет. Пустота как раз в неистребимом желании быть услышанными с помощью власти. Только вот слышимость, о которой печемся, совсем не та, которая свойственна свободному обществу. Мы же по советской инерции и традиции хотим, чтобы нас услышала власть и… приняла меры. Уволилась, так сказать, по собственному желанию.

О правде, лжи и свободе

Я знаю — увы, их все меньше и меньше, — своих коллег, которые  по сей день гордятся тем, что «и в советские годы удавалось писать правду», что вослед их перу «принимались меры», наводился порядок, решались разные человеческие, и даже государственные проблемы. Читаешь иные мемуары, и просто диву даешься: оказывается, советская журналистика и, естественно, сам автор, как жена Цезаря, вне подозрений относительно честности, свободы и влияния на общественную жизнь.

Я не отношу себя к тем, кто считает опыт советской журналистики несущественным, пригодным лишь для насмешек и залихватских суждений. Тем более, что в профессиональном отношении нынешней журналистике есть чему у нее поучиться. Но точно так же отвратительна мне всякая попытка бить себя в грудь, каяться за участие во лжи, объяснять его невозможностью противостоять Системе…

Тут, по-моему, гораздо важнее и честнее понять, что система тотальной лжи, в которую была вмонтирована советская журналистика, ну никак не могла обходиться без правды. Иного способа выжить, кроме как поставить ее себе в услужение, у системы тотальной лжи нет. 

«В пределах нашей правды», — как говаривал один из встреченных на моем журналистском пути редакторов.

Испокон советских времен система тотальной лжи монтировалась из правды, разрешенной «в пределах», и ее так называемой «действенности», составлявшей едва ли не самую смазанную часть репрессивного механизма.

И тут, я думаю, надо сильно постараться, чтобы найти отличия от нынешнего понимания власть имущими роли СМИ в жизни общества. Отличий, по сути, нет. Разве что то разрушительное, что было в советской журналистике, приобрело черты очевидного абсурда, своего рода белой горячки, с какой совершаются попытки создать впечатление о незыблемости режима, придать ему благочестивый вид и характер.

Впрочем, усилий доморощенных пиарщиков оказалось явно недостаточно, раз пришлось, — помните? — обращаться к помощи английского лорда. Но и лорд, похоже, не очень помог, раз дешевая популистская пиарщина с каждым годом набирает обороты: от многочасовых пустопорожних «больших разговоров» до публичной реабилитации диктатуры, надувания «масштаба личности» и ее «идей», измеряемых новогодними балами и хоккейными баталиями. 

Что может противопоставить независимая, точнее, разрешенная пресса этому монтажу? Только правду. Но…

Вокруг этого «но» много споров, дискуссий и, увы, мелких драчек. Потому как речь идет об ответственности, в которой многим журналистам видится покушение на их свободу, свободу их  слова.

Да, власть тоже любит говорить об ответственности журналистов и прессы. Но… перед собой любимой. Свободная же журналистика немыслима без ответственности перед читателем и обществом в целом.

Любая свобода предполагает у человека наличие ответственности. Это относится и к журналистам, и к изданиям — от безусловной и максимальной правдивости в изложении фактов до понимания последствий их ложной, предвзятой, тенденциозной интерпретации.

Ибо если ты безответственен в свободном выражении своих мыслей, ты уже несвободен.