«Люди вскоре совсем перестанут донатить». Журналистка Евгения Долгая — о помощи политзаключенным во время марафона и будущем своего проекта

«Я разделяю боль женщины за решеткой и сама иду за кремом для нее»

– Женя, прежде всего хочу спросить, как «Политвязинка» присоединилась к помощи политзаключенным и их семьям после марафона? Это была твоя инициатива или каким образом происходил отбор организаций, которым переводили деньги?

– Мне написали представители Кабинета и спросили, хочу ли я присоединиться. Я сначала сомневалась, так как всегда хотела создавать прежде всего медийный продукт, рассказывать истории, делать интервью, фоторепортажи. Нам много пишут женщины, которые вышли из тюрем. Они рассказывают о своих подругах, которые остаются за решеткой, и спрашивают, можем ли мы помочь им и их семьям. Например, просили передать крем для одной девушки, у которой в заключении обострился псориаз, а ей некому помочь – у нее одна мама, и та в далекой деревне. И подобных историй у нас много. Еще я понимала, что вскоре начнется межсезонье, когда основная статья расходов в колонии – термобелье, которое нужно по два комплекта, чтобы один можно было постирать, а второй надеть. А они дорогие. Поэтому я присоединилась.

Мы запросили 10 тысяч евро. Там такая система, что сначала дают половину, ты отчитываешься, и если все хорошо, тебе дают еще половину. Нам дали 5 тысяч.

– Расскажи, как дальше выглядит процесс помощи, после получения денег? Что покупали, как?

– Мы помогли 26 женщинам. Покупали то, что им необходимо, что просили родственники: продукты – колбасы, сыры, кофе, шоколад; косметику, то же термобелье, колготки, обувь. Некоторые просили сигареты. Был запрос на корсет для спины – там у женщины грыжа. Очень актуален запрос на хорошую косметику для кожи. На швейной фабрике в колонии летит пыль от тканей, и это раздражает кожу. У женщин начинаются высыпания, обостряется тот же псориаз. Хорошие кремы в Беларуси стоят 100–150 рублей за тюбик. В Польше они дешевле и хорошего качества, поэтому у нас просили приобрести здесь.

Некоторым семьям мы передавали деньги, но таких было немного. Деньги преимущественно боятся брать, просят помочь вещами или продуктами.

Мы также стремились помочь детям политзаключенных женщин, закупали одежду к зиме, для школы, например, ортопедический рюкзак одному парню покупали, еще спортивные костюмы хорошие – то, что дорого стоит в Беларуси и может ударить по бюджету семьи. В среднем вышло по 200 евро на человека или семью.

Большинство вещей я покупала сама здесь, в Польше. Знаю, что в других инициативах это иначе работает – что родственники закажут в доставках в магазинах, то и оплачивают, а дальше уже волонтеры не включаются. Наверное, это экологический подход к себе. Но я не могла так. Например, пишет мне муж политзаключенной женщины и просит крем, потому что у жены в колонии на лице пошли фурункулы. И я не могу отказать ему и не купить этот крем, потому что я понимаю эту женщину. Я представляю, если бы у меня лицо пошло фурункулами, как бы я себя чувствовала. Я разделяю эту боль и иду сама за этим кремом для нее. Я думаю о том, как себя чувствует женщина, сидящая по несправедливому обвинению, шьет одежду для милиции, и еще у нее портится здоровье, кожа. Мне кажется, это очень ломает человека, и если есть возможность хоть как-то поддержать, надо это делать.

Чистое волонтерство

– Ты одна ходила по магазинам или у тебя есть команда?

– Внутри Беларуси у меня есть две девушки, которые там покупают и передают родственникам, а в Польше я одна хожу, а потом ищу пути, как это все передать в Беларусь. Еще, бывает, покупаю и передаю родственникам, которые переехали в Польшу, а они уже сами ищут, как передать в Беларусь.

– Сколько времени это все занимает?

– В процессе я не замечала, мне казалось, что немного. А теперь я понимаю, что 50% моего времени занимала работа, а вторые 50% – вот эта помощь. Весь тот месяц к концу недели я обычно была вся на нервах, раздражалась на все. Я не раз ловила себя на том, что в начале недели планировала провести выходные с дочкой, а в конце недели я не могла, у меня не было сил. Поэтому можно сказать, что эта помощь занимала все свободное время.

«Тема политзаключенных уходит на второй план»

– Женя, недавно Кабинет отчитался, что все организации, получившие средства от марафона, прошли аудит. Можешь рассказать, как это выглядело?

– Очень серьезно. «Политвязынку» проверял Игорь Кулей с «Белсата». Я показывала чеки, переписки с родственниками, чтобы объяснить, куда что пошло. Игорь все подсчитал и сказал, что все хорошо.

– Как ты думаешь, насколько достаточно этой помощи, которая была собрана во время марафона?

– Это разовая акция. Она на какое-то время покроет потребности. Но там же очень небольшие деньги на одного политзаключенного, на одну режимную передачу хватает, в среднем 200–250 евро. Это очень незначительная помощь.

Да, это хорошо – поддержать хоть раз людей. Но марафон не изменил отсутствия системного дохода в помощи людям. Поэтому когда я слышу разных ораторов на всяких слушаниях по стратегиям освобождения политзаключенных, я думаю – а понимают ли они, что люди вскоре совсем перестанут донатить на те нужды, которые имеются у политзаключенных уже сейчас? Во время марафона задонатили чуть более 11 тысяч человек. А выехали из Беларуси более 500 тысяч. Это очень маленький показатель.

В целом я вижу, что тема политзаключенных уходит на второй план. Когда я общаюсь с европейскими журналистами, я вижу, что там эта тема далеко не на первом месте.

Внутри Беларуси тоже. Раньше было очень много волонтеров, готовых ходить в СИЗО, носить передачи. Сейчас это количество мизерное. Люди и боятся, и устали от этой темы уже. По внутреннему ресурсу людей в Беларуси очень бьет, что они не видят, чтобы за границей что-то делалось, а еще что мы постоянно ссоримся. И, конечно, страшно, ведь марафон солидарности – экстремистское формирование, поэтому люди не хотят связываться. Но я говорю, что я наблюдаю, возможно, у других инициатив иной опыт.

Опекунство как путь к системной помощи политзаключенным

– Ты говоришь об отсутствии системной помощи. На твой взгляд, что нужно сделать, чтобы она появилась?

– Мне очень нравится система опекунства. Есть семьи – постоянные опекуны. Преимущественно за рубежом, в диаспорах. Они на постоянной основе опекаются какой-то семьей, в которой есть политзаключенные. Они следят за потребностями, знают, когда передачи, что нужно приобрести. Мне нравится такой подход. Но это вопрос ко всем нам, насколько мы готовы вкладываться. Еще за рубежом много беларусского бизнеса, с которым мы не налаживаем контакты и не объясняем, почему это так важно – участвовать в помощи политзаключенным. Наверное, надо громко сказать, что это действенные способы – опекунство и привлечение беларусского бизнеса.

И надо искать пути освобождения, чтобы люди понимали, что они не просто так там сидят. Нельзя говорить, что ты реалист и люди будут сидеть свои сроки. Кому легче от этой фразы? Мы все реалисты, но кому легче будет, когда ты скажешь это? Возможно, лучше искать пути поддержки? Ездить по диаспорам? Поднимать тему политзаключенных в культуре, в искусстве?

– Ты думаешь, что есть реальные пути освобождения, поэтому нельзя однозначно утверждать, что заключенные будут сидеть свои сроки?

– Нельзя говорить, что люди не отсидят свои сроки, как раньше, и нельзя говорить, что все будут сидеть до конца. Надо искать какую-то золотую середину. Думаю, есть пути. Как говорила Анна Кравченко из КС, если есть вероятность, что какой-то посол вручит верительную грамоту, а в ответ освободят Галину Дербыш с онкологией, то пусть он пойдет и вручит эту грамоту.

Меня радует, что о политзаключенных говорят, что созываются слушания. Хотя сейчас это более эмоционально, но я думаю, еще три таких слушания, и мы к чему-то придем.

Я заметила, что о том, что такая цена свободы, что они будут сидеть, говорят преимущественно мужчины. В этом я вижу некую маскулинность и невозможность признать поражение. Мужчины не могут смириться, что в чем-то проиграли. Но в вопросах с политзаключенными нельзя опираться на свои амбиции, так как речь идет о людях, которым нужно помочь здесь и сейчас. Не понимаю, когда говорят, что мы 30 лет терпели и еще надо потерпеть, что политзаключенные будут сидеть, кто-то будет умирать. Когда в зале сидит сестра Максима Знака, а спикер говорит, что надо понимать, что Максима Знака уничтожают и что он не выйдет, я не могу это слышать. Надо же думать, что вы говорите.

«Ничто не стоит того, чтобы там сидеть»

– Женя, ты замечаешь много нюансов, думаешь, как себя чувствуют и заключенные, и их родственники. Откуда у тебя такая эмпатия?

– Я просидела три дня и мне этого хватило, чтобы понять, что это такое, и какую цену за это платят и политзаключенные, и их семьи. Это страшно. Моя дочь, например, кажется, восстановилась, но я все равно вижу, что у нее есть упрек ко мне – мол, зачем мне это все было нужно?

Там сидят молодые девушки, у них разрушаются семьи. Комнаты для свиданий в женских колониях пусты. Это мужьям женщины возят огромные сумки с передачами. К женщинам мужья так не ездят. Бывает, что мужчины уходят из семей. Я знаю не одну историю, когда знакомые и даже подруги политзаключенных женщин пытаются увести их мужей. Я смотрю на это и понимаю, что ничто не стоит того, чтобы там сидеть. Что бы нам ни говорили, что за свободу можно и потерпеть. Я пока не видела ни одного письма, в котором хоть кто-то написал бы, как там здорово и хорошо – буду сидеть..

– Как у тебя дела с твоим проектом «Политвязинкой»?

– Проект работает, я его не собираюсь бросать. Теперь хочу перейти в Tik­Tok. Хочу рассказать, что такое политзаключенная женщина в тюрьме в Беларуси. Ведь в памяти это все быстро стирается. А мне важно, чтобы было показано, через что проходят там женщины. Хочу выходить на аудиторию в Беларуси, рассказывать молодежи о происходящем.

– Сколько сейчас у нас политзаключенных женщин?

– 180. У меня и официальные цифры, и мои личные, не учтенные правозащитными организациями. Например, я знаю о том, что была заключенная девушка с аутизмом, и что там очень тяжелая история, но не могу найти контактов и детальной информации о ней. В целом я очень переживаю за все такие случаи, когда в тюрьму попадают люди с ментальными расстройствами. Еще одна моя боль – это дети, старшие братья и сестры маленьких детей, чьи родители попадают за решетку. Этим подросткам приходится сразу становиться взрослыми и смотреть за младшими. Это очень сложная ситуация для детей.

«На адреналине можно продержаться 2–3 года, дальше «сыплются» и заключенные, и их родственники»

– Женя, мы с тобой разговаривали о женщинах в беларусских тюрьмах в этом году перед 8 марта. Прошел почти год. Как ты можешь оценить, насколько изменилась ситуация за это время? Я имею в виду, задержания женщин, приговоры, сроки, условия содержания? В какую сторону сдвиги?

– Количество политзаключенных женщин остается примерно прежним. Менее 170 их не было за этот год. Что я заметила, стали давать большие сроки женщинам. Раньше чаще давали домашнюю «химию», а сейчас очень серьезные сроки присуждают. По условиям содержания все остается более-менее таким же. Часто меняются условия для передач: например, сегодня можно передавать гигиеническую помаду, завтра – только бальзам для губ, послезавтра – снова можно помаду.

Усилилось давление внутри колонии, совсем не передают письма. Часто бросают в ШИЗО, если не признаешь вину – обязательно будешь попадать в СИЗО.

Самое тяжелое время по-прежнему – зима. С 5:30 утра женщины носят снег. Это постоянный холод и физическая усталость. А организмы не вечные, здоровье «сыплется». Можно на адреналине там пробыть 2–3 года. Но у меня есть ощущение, что через 3 года люди начинают ломаться и физически, и психически.

Также вижу, как «сыплются» родственники политзаключенных: через одного – онкология, инсульт, ноги отнялись. Родственники тоже сильно устали. Это постоянное ощущение несправедливости – оно съедает.

Читайте еще:

Шлях да Беларусі ляжыць праз перамогу ва Украіне? Дыскусія пра тое, як утрымаць наш інфармацыйны парадак у свеце

Навіны з‑за кратаў: што вядома пра журналіста году Аляксандра Манцэвіча

Алег Агееў: Гэта выклік — як бараніць правы іншых, калі беларускія праваабаронцы самі з’яўляюцца ўразлівай групай