Дураков стало меньше, и жить стало труднее

Или о том, что проповеди — это одно, а проповедники — совершенно другое. А так же о том, что стоит научиться не верить СМИ…

Гадкие люди

…Начинающим корреспондентом областной газеты я выехал в первую в жизни журналистскую командировку. В те времена в Горецком районе Могилевской области был знаменитый колхоз под названием «17‑й партсъезд», а руководил им не менее знаменитый впоследствии Герой Социалистического Труда Иван Мельник. Требовалось сделать репортаж о том, как здорово тут копают картошку.

Председателя на месте не было, меня встретил секретарь парткома (в нынешних колхозах эта должность называется зам. по идеологии). Пока мы в его добротном «УАЗе» ездили по полям, для «оживляжа» беря интервью у механизаторов и специалистов, местные экономисты подготовили нужные цифры, из которых без особенных усилий складывались нужные выводы… Словом, можно было с чистой совестью обедать. Тем более, что в отдельном кабинете очень недурной колхозной столовой очень богатый стол с несколькими бутылками очень холодной водки был, как выяснилось, уже накрыт. А как же: журналистов партийной прессы (равно как и сегодня прессы «вертикальной») полагалось встречать по самому высокому местному разряду!

Секретарь парткома только-только успел разлить «по первой», как дверь рывком открылась и решительно вошел Иван Мельник — человек чуть выше среднего роста, начальнически грузный, с седым генеральским ежиком коротко подстриженных волос. Мы поздоровались, я представился…
— Журналист, значит…- сказал Мельник. И потом, скорее задумчиво, чем злобно, добавил: — А и гадкие среди вас, журналистов, бывают люди!
После чего пододвинул свою рюмку секретарю парткома. — Что сидишь, наливай!

После чего сказал: «Ну, за бульбу!», отпил половину и поставил рюмку на стол между уже принесенной для него чистенькой тарелкой и блюдом со свежеподжаренными окуньками:
— Вы тут обедайте, если что — я на месте.
И ушел.

Мельник гуляет

В том, что среди нас «гадких людей» никак не меньше чем подосиновиков в осеннем лесу под Браславом, мне еще только предстояло убедиться. А тогда такой отзыв о журналистах выглядел как чья-то гнусная попытка отвратительным российским матом отозваться о юной, прелестной, «упакованной» в гипюр невесте в самый разгар твоей первой в жизни свадьбы.

Я обиделся! Скажу откровенно: мне даже на какой-то момент (правда, очень недолгий…) захотелось отказаться от водки, окуньков и прочего великолепия колхознопредседательской кухни и уйти под холодный осенний дождь, который только что начался за окном и с жертвенной белорусской добросовестностью заливал на полях распаханные борозды с бульбой. Уйти прямо к вороне, которая, нахохлившись, мокла на заборе против окна нашего отдельного кабинета и, может быть, даже сесть рядом с ней на забор — в знак протеста! Впрочем, эта безумная идея быстро улетучилась: все же в отдельном кабинете было хорошо, и водка (правда, Климовичская) окончиться должна была не скоро.

А потом, под эту самую водку, секретарь парткома рассказал простенькую историю о том, как однажды в «17‑й партсъезд» приехали на новенькой «Волге» из гаража ЦК КПБ (нынче — Администрация Президента) двое корреспондентов одной из главных в тогдашней партийной «вертикали» белорусских газет. Они уже где-то пообедали с выпивкой и вели себя как агрессивная свекровь на кухне интеллигентной некрикливой невестки: сейчас я ее научу жизни! И сразу поинтересовались: а что председатель колхоза в горячее время делает возле конторы?

Это было неосмотрительно: август, уборка в разгаре! Поломки камбайнов происходят с промежутками максимально минимальными — как между первыми тремя рюмками в начале любого застолья! Запчастей не напасешься, с топливом проблемы! Ко всему: прогнозы обещают грозовые дожди!
… А районное руководство, понукаемое всем остальным руководством, просто сошло с ума: никаких проблем видеть не хочет и с упорством известной птицы, стучащей длинным носом по дереву, требует темпы!
Тут еще, …твою мать, лучший колхозный механизатор затеял свадьбу дочери прямо сейчас и срочно:
— Понимаеця, Пятрович, никак маей дачцэ нельзя ждаць… Сами панимаеця как оно бывает…

А «оно», таки, да… «Оно» было уже несколько месяцев заметно невооруженным взглядом, и ждать нельзя было никак.
Свадьба, конечно, дело святое… Но всякая свадьба неизбежно выкашивает ряды выходящих на молотьбу механизаторов — не хуже, чем огонь крупнокалиберных пулеметов выкашивает цепи наступающей пехоты!

…А на одной из ферм издохли сразу несколько коров: не дай Бог эпидемия…
Словом, у председателя колхоза все на нервах, изношенных, как кирзовые сапоги у самого пьяного деревенского скотника!
К тому же, на журфаках советских университетов тогда толком не учили психологии общения. А зря. Человеком с генеральской осанкой и седым ежиком волос командовать не стоит. Даже если ты приехал на машине из гаража ЦК, а он — всего лишь бесправный председатель местного колхоза — одного из трех тысяч в Беларуси.
— Так что это вы тут делаете возле конторы в уборку? — переспросили люди из газеты, дохнув на Мельника свежим перегаром.
— Гуляю! — ровненьким, совсем не генеральским голосом ответил Иван Мельник. — А если вы прямо сейчас не уедете откуда приехали, скажу хлопцам, чтоб гнали вас, говнюков, аж до Орши…
Люди из газеты осмотрительно уехали. А потом появилась анонсированная накануне статья «Мельник гуляет», в которой раскрывалась вся «правда» о нем и его хозяйстве… Говоря откровенно, эта «правда» была такая же дохленькая, как великое множество других, широко разрекламированных, «правд»: вроде того, что где-то видели пьяного механизатора, а на одном из полей комбайн срезал солому не на нужное количество сантиметров по высоте…

Но все равно: выступлениям партийной прессы полагалось верить и на ее же выступления полагалось реагировать. И будь Мельник не тем, кем он был — руководителем известнейшего и богатейшего в Беларуси хозяйства, которое он же и сделал известнейшим и богатейшим — лишился бы он должности и партийного билета. А так — потрепали нервы на бюро райкома (нечто вроде сегодняшнего исполкома) и отпустили с миром.

Свое лицо в зеркале

…После встречи с Иваном Мельником иллюзии по поводу настоящих функций профессии и коллег — и себя в том числе — развеялись довольно быстро. Редакционная действительность (как и любая вообще действительность) расставила все по местам с пунктуальностью безжалостного армейского старшины. Много раз довелось видеть, как после публикаций самых больших редакционных разгильдяев руководителей снимали с работы за разгильдяйство, а после публикаций самых больших редакционных выпивох — за пьянство. С партийными (ныне «вертикальными») боссами не полагалось спорить. Принудительное доверие к партийным (ныне государственным) СМИ порождало реагирование как действия, не зависящие от реального положения дел. Покритиковали — значит виноват!

Ясно сформулированная еще Монтенем в ХVI веке истина: проповедники — это одно, а их проповеди — совсем другое, регулярно вонзалась в сознание, выпестованное советскими еще мифами о неподкупной, кристально чистой партийной (сегодня — «государственной») прессе, словно огромный нож в незащищенное горло предназначенного на убой, но не осведомленного об этом подсвинка.

От объективной информации было не уйти — как все тому же подсвинку от остро отточенного ножа деревенского резника. А объективная информация свидетельствовала:

— партийная (сегодня — «государственная») пресса во все времена своего существования служила исключительно власти;
— партийная пресса (сегодня «государственные» СМИ) во все времена своего существования в угоду этой власти переворачивали и искажали факты, сознательно путая кислое с зеленым;
— все это продолжается и сегодня, подтверждение чему — минувшая президентская кампания, когда «государственные» СМИ только хвалили главного чиновника страны и только ругали его оппонентов. Причем, задолго до судов обвинили их в подготовке государственного переворота;
— и главное — всему этому неискушенная советская читающая публика (равно как и сегодня публика белорусская) верила практически безоговорочно, как, в большинстве своем, верит и сейчас.

…Кто-то из хороших американских журналистов сказал: «Читатель видит в газете зеркало, а в этом зеркале хочет видеть свое лицо». Нам надо привыкнуть к тому, что наше журналистское лицо, кажущееся нам одухотворенным и благопристойным, в приличном зеркале выглядит несколько иначе. И в ответ на просьбу: «Свет мой, зеркальце, скажи…» можно получить такую картинку, что никогда ни в одно зеркальце смотреть уже не захочется.

Жесты и аргументы

Тот же Мишель Монтень говорил когда то: люди с большим удовольствием видят жесты, чем вслушиваются в доводы. Но время идет, ситуация меняется. И наше спасение, думается мне, только в одном: в том, что читатель (слушатель, зритель, посетитель интернет-сайтов…), наконец, поймет: никакой бренд не является гарантией качества информации. И, наконец, перестанет нам верить.

В смысле, верить на слово. Верить без аргументов, а только потому, что мы — СМИ президентской администрации, демократической оппозиции, добровольного общества любителей стародорожского самогона, партии нелюбителей бутербродов с зельцем… И так далее. Тем более, что все та же президентская кампания минувшего года дает нам множество примеров того, как самые красивые бренды и самые пламенные лозунги (по традиции, не подкрепленные серьезными аргументами) оказывались всего лишь элементами вульгарной пропаганды — с обеих сторон.

А самые сладкоголосые политики (опять же, не обременяющие себя аргументами) оказывались способными как на масштабные ловушки для собственных граждан на площадях городов, так и на самую гнусную «сдачу» собственных коллег.

И так далее. Видя все это, я повторяю: единственное наше (всех журналистов) спасение в том, что читатель, наконец, перестанет верить нам на слово. Тогда мы вынуждены будем, ради самосохранения, говорить если и не совсем правду, то хотя бы что-то близкое к ней. И вынуждены будем аргументировать каждый тезис, чтобы читатель поверил. И только тогда система «государственных» СМИ, естественно, рухнет, как в начале 90‑х, практически, рухнула уже система партийной прессы…

А читатель постепенно идет к тому, чтобы, не обращая внимания на жесты, вслушиваться в доводы. И до слез радует то, что, как говорил когда-то мой старший коллега Яков Резников, «…дураков стало меньше, и жить стало труднее».

И слава Богу!