«У меня текут слезы, когда слышу песни о Беларуси». Философская беседа с Сергеем Дорофеевым о пропаганде, российском влиянии, эмиграции и любви

Сергей Дорофеев. Тут и далее — фото из личного архива героя

«НН»: Кажется, как сотрудника вас «разорвали» бы многие СМИ. Почему вы выбрали путь именно полной самостоятельности?

СД: Я умею и люблю работать в команде. Мне нужен коллектив — да, часто такой разный…

Но после Праги я очень устал. Настолько, что желание петь в хоре, пусть в большом и звонком, до сих пор ко мне не вернулось.

К тому же сейчас (во времена просто диких манипуляций в различных медиа — порой даже тех, которые позиционируют себя как демократические) далеко не каждый Chief Exec­u­tive отважится на авторские проекты людей, которые несут идеи нейтральной журналистики. Это реальность.

«В Беларуси сейчас поступать [на журфак] смысла нет»

«НН»: Как считаете, есть смысл сегодня поступать на журфак в Беларуси?

СД: Нет. В Беларуси сейчас поступать смысла нет. Все, кто может добраться до других стран и пробовать там, — конечно.

Вообще же, сама нейтральная журналистика сделать ничего не в силах. Важен аудиторный запрос на такую журналистику. Если эти два колебания встречаются, только тогда возможен резонанс. Что важно: не у всех, но у достаточного числа даже оставшихся белорусов запрос на такую журналистику есть. Это я знаю точно. Поэтому не все потеряно.

«НН»: В одном из интервью вы рассказывали, что среди ваших бывших студентов оказались те, кто сегодня работает в пропаганде, не расскажете подробнее? И как вы думаете, как преподаватель вы могли что-то еще сделать, чтобы они не пополнили ряды пропагандистов?

СД: Любая пропаганда — это про болезненный релятивизм, про коллективное бессознательное, про желание заменять реальность по причине собственной слабости. Не будем забывать, что любая пропаганда всегда ищет уязвимости в нашей психике, идентификации и памяти. Поэтому она и находит своего зрителя.

Зачем я это говорю? Чтобы подвести к ответу: пропаганда и ее носители — плоть от больной плоти общества.

Мог ли я что-то сделать как преподаватель? Сложно сказать: студентам я не просто давал материал курса, мы говорили с ними о книгах, о кино, читали мировую прессу, я учил их помещать события в контекст, смотреть глубже и не торопиться с выводами. Когда на улицах были протесты, помню, вообще решил не говорить о журналистике, а посвятил занятие трудам философов и богословов… Насколько я знаю, личностями стали многие, но, как видим, кто-то пошел по пути выгоды и свою личность размазал.

Я никого не хочу обсуждать и осуждать — если человек выбрал для себя пропаганду, значит какие-то причины у него были: страх, слабость, непросвещенность, может чувство собственной исключительности, а может подобострастие или комплексы и т.д. Это сложный вопрос. В моих рефлексиях на этот счет больше жалости.

«НН»: Как вы переживали 2020 год и то, что тогда, в частности, происходило на телевидении — та же забастовка «Белтелерадиокомпании», увольнения. Кто вас тогда наиболее удивил?

СД: Я много об этом говорил и писал. Повторяться не буду. Если кратко, белорусы и своим, и чужим дали понять, кто они такие. Эти события однозначно войдут в историю. Технологически та форма протеста не могла закончиться ничем другим, как только затуханием. Что особенно хочу отметить — белорусы показали невиданную культуру протеста и взаимовыручку. И тогда и сейчас показывают.

Если на поверку мы оказались такими европейцами, надеюсь, в будущем это поможет нам быстрее пройти все стадии построения цивилизованного национально-ориентированного государства. Хотя, когда начнется этот процесс, — большой вопрос.

Современная Беларусь еще не вышла из сословной системы, чтобы говорить о стадии зрелости и готовности опираться на нацию.

«НН»: Вы всегда стремились к нейтральной журналистике — критиковали госСМИ с их «все прекрасно» и некоторые оппозиционные — за радикализм. Возможно ли в сегодняшних белорусских жестоких реалиях сохранить тот самый нейтралитет?

СД: Вы задаете важный и одновременно очень объемный вопрос. Я успею ответить, наверное, только на десятую его часть. Обозначу некоторые важные моменты.

Нельзя строить независимую журналистику без строительства независимого государства с настоящим разделением властей — это процессы взаимодополняющие.

Ведь в идеале журналистика — это отображение ситуации в обществе. Здесь важно каждое слово: «отображение» — то, что реально есть (ни больше, ни меньше), а «общество» — совокупность людей, объединенных способами производства и ценностями. Это если очень кратко.

Поэтому, пока мы все в своем большинстве не определимся с ценностями, нейтральная журналистика в наших широтах не укоренится. А значит, ее пассионарии так и будут — кто в тюрьме, кто в изгнании.

«Даже если бы Лидия Михайловна [Ермошина] тогда не вышла из студии, «Выбор» все равно бы закрыли»

«НН»: О событиях 2010–11-го у вас спрашивали не раз. Но не могу не спросить, не было ли вам обидно, что в 2010‑м волна солидарности была меньшая. Много ли коллег вас поддержали открыто?

СД: Из коллег меня поддержали многие — только шепотом. Здесь все понятно. Правда, были и такие, кто ходил к руководству и чуть ли не требовал вернуть меня в эфир. В разные годы, кстати, это было. Мои студенты меня поддержали. И открыто. Всем им я признателен. 

Что касается солидарности, невозможно ввести какую-то шкалу ее оценки: вот образец 2010-го, а вот — 2024 года. Посмотрите на пример Польши: «Солидарность» была разгромлена, чтобы годами позже стать лавиной. История не только сеет лидеров, иногда она еще и заботится о том, чтобы они взошли и окрепли.

Кстати, после того эфира ток-шоу «Выбор» в 2010 году, мне открыто по телефону, чтобы поддержать, позвонили много известных в Беларуси людей — и чиновников, и артистов, и ученых. Люди не побоялись. Это дорогого стоит. Я им очень благодарен до сих пор.

«НН»: Какие чувства вы испытываете к Лидии Ермошиной, с учетом новых штрихов к ее портрету после 2020 года?

СД: Я ничего не ощущал и не ощущаю. Ровным счетом. Пусть каждый ощущает себя сам — какой ответ он будет держать перед Богом. А Лидия Ермошина никакой роли в моей профессиональной судьбе не сыграла. Ее вход-выход — это ее личное дело. Даже если бы Лидия Михайловна тогда не вышла из студии, «Выбор» все равно бы закрыли.

«Если на Беларусь по-прежнему будет иметь такое колоссальное влияние Россия, ничего независимого, прогрессивного не будет»

«НН»: Когда-то вы озвучивали мечту — создать новое белорусское телевидение — каким оно должно быть? И что, прежде всего, не так с сегодняшним?

СД: С сегодняшним — все не так. А новое белорусское… Если на Беларусь по-прежнему будет иметь такое колоссальное влияние Россия, ничего независимого, прогрессивного, настоящего, нового — ни национального телевидения, ни кино, ни литературы, ни науки — ничего не будет. Поэтому вы говорите про следствие, а не про причину. Прежде чем обсуждать телевидение, нужно говорить о том, как возделывать почву для него.

«НН»: Какая, на ваш взгляд, в целом разница между телевидением вашего времени и сегодняшним? После увольнения вы достаточно тепло отзывались о бывшем месте работы, а сейчас многие считают, что работать там совсем «зашквар».

СД: В непростых условиях нулевых нам многое удалось сделать. Сейчас, конечно, и сотой доли тех проектов реализовать невозможно. Нет-нет, для меня белорусское телевидение сейчас — запретная территория.

Даже еще в 2018–2019 годах можно было делать какие-то единичные проекты о живых людях и их живых идеях. После 2020-го — все. 

«Красный человек» пустил такие глубокие корни, что в 1991‑м году удалось вырвать только стебли»

«НН»: Как вы узнали о начале полномасштабной войны в Украине, где эта новость вас застала?

СД: В ночь на 24 февраля 2022 года я буквально спал с телефоном — все, кто понимал, что происходит, ждали нападения. О войне я узнал из ленты Face­book. Позже позвонили родители, которые плакали от этой новости. Я был в Западной Европе.

«НН»: Вы сами как-то озвучили тезис «история не учит». А почему, на ваш взгляд, и репрессии, и война стали вновь возможны в странах, где повторяли «никогда вновь»?

СД: Потому что мы не вышли из советского прошлого — ни ментально, ни исторически. Спросите себя — где и как была проведена декоммунизация? «Красный человек» пустил такие глубокие корни, что в 1991 году удалось вырвать только стебли. Это очень объемный вопрос. 

Тут в чем еще дело. В том, что в наших широтах не знали (кроме Украины) и не знают, что такое свобода и что с ней делать. «Когда теряет равновесие твое сознание усталое, когда ступеньки этой лестницы уходят из-под ног, как палуба», — эти слова Бродского и о нашем одиночестве:

с 1990‑х годов под нашими ногами была только палуба, а в капитанскую нас в итоге так и не пустили. Мы просто были пассажирами третьего класса и многих из нас этот класс устраивал — рабская психология превалировала и тогда, и сейчас.

«НН»: Победу на украинских выборах, к которым вы имели отношение в команде с Романом Бессмертным, получил тогда Владимир Зеленский. Как вы сегодня оцениваете то, как он ведет страну в такой дико непростой период?

СД: Не мне публично оценивать действия Владимира Зеленского. Хотя, конечно, свое мнение у меня есть.

Могу только повторить то, что говорил уже не единожды: я понимаю, но не принимаю остракизма, устроенного белорусам в нынешней Украине. По-моему, это большая ошибка.

«НН»: Есть ли у вас список политиков, с кем бы хотелось поработать? Кто, на ваш взгляд, из белорусских демократических политиков — самый сильный и имеет все шансы на управление страной в будущем?

СД: Я вижу все. Мне есть что сказать белорусской оппозиции и на что обратить ее внимание. Но совета моего никто не просил. Любая моя фраза сейчас может быть воспринята как то, что я кого-то учу. Но делать этого я не хочу. Даже по поводу недавних выборов в Координационный совет я написал пост уже после того, как они состоялись, чтобы невольно не разгонять чьи-то нарративы.

«Иногда у меня текут слезы, когда я слышу какую-то песню о Беларуси»

«НН»: Вы как-то опубликовали пост о беженстве, о родном городе, который не отпускает 14 лет. Что для вас самое сложное в эмиграции — было и есть? По чему больше всего скучаете?

СД: Не знаю. В моей душе так много всего… По-моему, у меня уже атрофировалась способность скучать. Как только начинаешь скучать, стираешь границы между прошлым и будущим. Эмпирическим способом я пришел к тому, что это вредно для настоящего. Иногда у меня текут слезы, когда я слышу какую-то песню о Беларуси или попадается какая-то фотография из белорусского прошлого. Но это рефлекторно. Вообще же, у меня внутри такая смесь из городов и стран, что иногда я теряюсь в пространстве. 

Самое сложное в эмиграции — не потерять себя и свою веру в людей, находить силы начинать жизнь сначала и не отчаиваться.

«НН»: Последний раз вы были в Беларуси в 2019‑м и говорили, что даже в тот короткий период рядом с родителями вам дали понять, что вам на родине не рады. Можете рассказать подробнее?

СД: Да, мне ясно давали понять, и не раз, что даже просто в статусе сына своих родителей находиться в Беларуси нежелательно. Я не стану приводить детали: они мало кому интересны — тут у каждого третьего сейчас подобная история. 

Как-то после очередного эпизода родители проплакали всю ночь, а наутро я вновь начал собирать чемоданы…

«НН»: Ваша цитата: «Ой, а это Россия?» — ловлю на себе взгляд. До утвердительного ответа, судя по всему, нам всем осталось недолго». Вы смотрите на белорусскую независимость так пессимистично?

СД: Да. Пока я не вижу предпосылок для иного настроения. Успокаиваю себя только тем, что история способна устроить такую турбулентность, что все «Ой, а это Россия?» мгновенно уйдут в прошлое.

С другой стороны, я как-то разговорился на тему отчаяния с Кшиштофом Занусси, и он сказал очень важную вещь. Это не цитата, но смысл следующий: война и цензура открывают в нас такие глубины и способности, о которых мы сами раньше даже не догадывались. То есть в такие времена мы можем стать настоящими художниками в самом широком смысле слова. Если посмотреть на проблему под этим углом, оптимизма становится больше.

«Счастливым меня делает любовь»

«НН»: Не могу не поинтересоваться, что сейчас с вашим сердцем и семейным статусом? Все же вас признавали белорусским секс-символом, и для многих это так и остается.

СД: Оставьте эту часть жизни мне. А подобный символизм — сейчас он вызывает у меня только улыбку.

«НН»: Чувствуете ли вы себя сегодня одиноким? И что делает вас счастливым?

СД: Нет, я не одинок. Счастливым меня делает любовь. Она везде. Кстати, я только недавно в полной мере смог почувствовать эту любовь. К девушке, к женщине — такая любовь была почти всегда. А вот любовь, которая разлита вокруг… Не хочу показаться сентиментальным, но это невероятное ощущение. Вы знаете, всю глубину любви, данной человеку, я ощутил только тогда, когда начал изучать богословие. Я не зацикленный, мне много чего интересно. Но как удивительны такие открытия на уровне не ума, а сердца.

«НН»: Как человек религиозный, как вы сами себе объясняете то, что происходит с православной церковью в Беларуси и России?

СД: Сегодня в наших странах время келейной молитвы — личного разговора с Богом. Он, по слову евангелиста Матфея, должен быть всегда. Но сегодня такая молитва у достаточного числа верующих стала заменять собой и соборную молитву — в храме. Я знаю людей, которые после благословения патриархом Кириллом войны в Украине не хотят ходить в храм, не хотят слушать проповеди ряда отцов: в них больше милитаризма, чем любви и кротости.

Вообще, все это Z‑благословение, конечно, не укладывается в христианское вероучение. Оно может быть частью военной доктрины России, быть даже плодом, как они любят повторять, «симфонии» церкви и государства, но как «Я есмь пастырь добрый» (Ин.10:11) может благословлять на убийство на чужой земле, я не понимаю. Понятно, что это результат пропаганды и это точно не защита себя и своего дома. А посмотрите сколько отцов были запрещены в служении только за то, что не поддержали войну. Один Алексей Уминский чего стоит! Это же уникальные люди!

Знаете, я профессионально изучаю богословие. Круг моего общения, как минимум наполовину, состоит из монахов, священников, архиереев, богословов из Украины, Беларуси, Грузии, Греции, Молдовы, Чехии, Сербии, Афона, Константинополя и ряда других стран, церквей и уделов. Среди них есть и настоящие светила — люди невероятной широты, большого сердца, редкого образования и мудрости. Для них, конечно, война в Украине — их личная боль.

Такие люди есть и в белорусской церкви — вот за них нужно держаться. К ним ездить, им открывать свои мысли. А вообще, церковь — это мы. Кто сказал, что все, кто в ней служит, святые? Это такие же люди.

«НН»: Расскажите, чем вы занимаетесь в свободное время? У вас есть хобби?

СД: Тренировки и бег. Учеба. Пока выпал из графика: много работы, но постепенно вхожу в привычную для себя колею. Еще путешествия. Сейчас это не дальние перелеты, как раньше, но и короткие вояжи дают мне силы. Плюс чтение и кино. В последнее время все больше вырванными фрагментами.

«НН»: Изучая вашу биографию, так и не стало понятно, зачем вам был именно БНТУ. Это родители «надавили»? Вам как-то пригодились полученные там знания?

СД: У нас никто никогда ни на кого не давил. Предыстория следующая. В детстве и юности я очень увлекался авиацией. Я и сейчас не смогу не поднять голову на пролетающий надо мной самолет. Да и в Минске мы жили недалеко от старого аэропорта, так что под эти звуки я рос. И вот после развала Союза где-то там наверху (но пониже, чем летают самолеты) решили — а почему бы в Беларуси не начать готовить своих авиаконструкторов? Подумали и создали авиаконструкторский класс в обычной средней школе. Как только я узнал о его существовании, конечно, сразу туда поступил.

Фото из календаря «Альфа-Радио», 2000–2001 гг.

Это были интереснейшие годы. Нагрузка была высокая — каждый день по 8–9 уроков. В 10 и 11 классах мы уже ходили на занятия в Политехническую академию на пары по сопромату, черчению, технологии материалов, авиаконструированию… То есть, еще дети, а уже изучали высшую математику и такие дисциплины. Мы были очень мотивированы и дружны. Но к окончанию школы что-то там наверху (опять же, ниже, чем летают самолеты) не получилось, и авиаконструкторский факультет на базе Политехнической академии не открыли. А куда было еще поступать с таким объемом физики и математики? Так я и оказался в Национальном техническом университете. Я всегда любил точные науки. Я и сейчас подписан на ряд научных профилей. А математика, кстати, до сих пор мне помогает при анализе фактов и явлений.

Точные науки органично сочетались в моей голове с журналистикой. С первого курса университета я уже работал на радио. На сон почти не оставалось времени — меня часто будили дежурные на конечной станции. Но это было счастливое время, полное надежд и планов.

«НН»: Кто для вас настоящий белорусский герой сегодня, о котором хотелось бы сделать проект/эфир?

СД: Вы знаете, люди-герои — не обязательно имеющие звания и обладающие каким-то статусом. Разве не герой, например, многодетная мама, которая по вечерам, после своей собственной работы, еще ходит в больницу к сиротам, чтобы помогать санитаркам, а потом брать там деток на руки и их носить — чтобы они знали, что такое объятия и нежность. Представляете эту степень сопричастности?

Человек-герой — это и тот преподаватель, который до глубокой ночи сидит над работами своих учеников, а на утро так им рассказывает материал, что студенты в конце пары ему аплодируют и не отпускают из аудитории. Помните академика Лихачева: «Жить в нравственном отношении надо так, как если бы ты должен был умереть сегодня, а работать так, как если бы ты был бессмертен». Вот о таких людях с удовольствием я бы снимал и говорил. Они бы, конечно, от встречи с камерой отказывались, но именно они заслуживают нашего рассказа и благодарности.

«НН»: Если бы условные «Киберпартизаны» получили доступ к одному из белорусских телеканалов, и у вас была бы возможность обратиться к беларусам с коротким посланием, что бы вы озвучили с экранов?

СД: Всеми силами сохраняйте в себе человека и не оставляйте молитвы о Беларуси.