«Мы живем в визуальную эпоху, когда хорошую фотографию текст не заменит». Сергей Балай о фотографии и упущенных возможностях

О чем ты сожалеешь?

Сожалею об упущенных возможностях. Например, я до сих пор не выучил английский язык. Жалею, что не делал это в школе. Если бы я пошел к той страшной англичанке, которая все время орала, то, по крайне мере, я его знал бы.

Что такое любовь?

Любовь — это точно не только секс. Прожив в браке семь лет, а знакомы мы с женой намного больше времени, я могу сказать, что любовь — это в первую очередь понимание друг друга. Понимание того, что это твой человек на тысячу процентов. Если против меня будет весь мир, она просто будет стоять за моей спиной и тихо подносить мне патроны. И я точно также за нее.

Что для тебя означает семья?

Семья — это часть тебя, и ты часть ее. Звучит банально. Но это очень целостное ощущение мира.

Когда ты ощущаешь себя счастливым человеком?

Когда хороший кадр, когда дочку обнимаю, когда мы с женой и дочкой вместе. Да и вообще, когда есть, что поесть. Когда можно день полежать дома и посмотреть «Доктора Хауса». Когда нет рутины. Она страшно убивает профессионально.

Когда работа не приносит тебе удовлетворение?

Это происходит в том случае, когда работа становится рутиной. И, когда я вижу, что люди косячат с моими материалами. Такое бывает на каждой работе. Я как-то общался с очень крутым фоторедактором из Дании. Спросил у него, нужно ли им объяснять некоторым журналистам, что ты — не обслуживающий персонал. Оказалось, у них тоже таких случаев полно. Везде войнушки, недопонимание. Я стараюсь философски к этому относиться.  

Зачем нужны фейк-ньюс?

Самый очевидный ответ — кто-то на этом накручивает лайки, клики, просмотры. Все, что в конечном итоге привлекает рекламодателей и деньги. А еще это может быть политическим инструментом манипуляции. То, что наши восточные соседи очень хорошо освоили — информационная война. Хорошо, что информационные технологии сейчас развиваются быстро: журналисты и обычные люди начинают понимать, что фейк-ньюс — это зло. Для СМИ фейк-ньюс — это потеря доверия большой аудитории. Поэтому здорово, что появляются курсы, где людей учат медиапотреблению.

Что такое успех?

Для меня успех — это признание в профессиональном плане. Нужно все время двигаться вперед.

Когда я работал в газете в Новополоцке, мне все говорили, что я очень крутой фотограф. Переехав в Минск, я понял, что вообще ничего не умею. Нет, не так. Я не умел даже меньше, чем «вообще ничего».

Я понял, что в тот момент был ограничен городом, окружением, требованиями, которые мне предъявлялись и, которые я сам себе предъявлял. Приехал сюда, а тут везде движуха. Я понял, что если не буду постоянно учиться, смотреть-смотреть-смотреть, как делают другие, то не состоюсь как профессионал.

Ты веришь в Бога?

Да

Для чего нужна религия?

Религия не нужна вообще. Это институт, который был создан людьми. А в Бога я верю. На уровне понимания какой-то сверхсилы, которая, если не управляет миром, то, во всяком случае, балансирует его. Если ты делаешь зло, то оно прилетает тебе в ответ. По крайней мере, я про это иногда думаю.

Верить в то, что нами руководит высшая сила, наверное, трудно. Мир — это хаос. Максимум, что я могу сделать — это упорядочить мир вокруг себя. Чуть-чуть, если получится.

Что для тебя справедливость?

Это когда все получают по заслугам. Я сейчас не имею в виду негативную коннотацию.

На мой взгляд, в мире и в жизни очень мало справедливости, потому что мы не совершенны.

Люди больше мизантропы, чем филантропы. И я в том числе. Очень часто жду от людей подлянки. Жизнь научила. Лучше быть готовым к тому, что тебя могут о колено сломать, чем, если тебя просто сломают, и будет горько и больно.

Что тебя удивило за последнее время?

На прошлых выходных я в 22‑й раз поехал на Купалье, которое мы делаем вместе с историко-культурным клубам «Княжич» в Новополоцке, в котором я много лет состою. Каждый раз меня удивляет то, что костер, который мы делаем, с каждым годом выше и выше. В этом году мы сделали костер на двенадцать метров. Как мы подняли его — я не знаю.

Меня многое удивляет. Мы, журналисты, — народ любопытный. Если нет любопытства, то, считай, в профессии ты не состоялся. Фотографов это тоже касается.

Ты веришь людям?

Чаще да, чем нет.

Кем ты мечтал стать, когда ходил в детский сад?

Космонавтом или летчиком, потом я хотел строить корабли, потом хотел быть подводником.

Что из того, о чем ты мечтал, не сбылось?

Я пятнадцать лет занимался военно-исторической реконструкцией. К тому времени это уже было не хобби, а профессия. Но в итоге у меня с ней не то, чтобы не сбылось, а скорее не сложилось. Я ушел, когда понял, что отдаю много сил тому, что уже не доставляет мне удовольствия. Когда я сам себе в этом признался, то стало легко.

Быть свободным — это?

Долгое время для меня «быть свободным» означало иметь возможность сорваться со ста долларами в Варшаву. Потом все это прошло. Свобода — это возможность принимать решения самостоятельно и их реализовывать. Абсолютной свободы не бывает. Ты не можешь быть социопатом и убивать людей бензопилой. Хотя для кого-то это и есть свобода.

Свобода — это осознанный выбор поступать самостоятельно. Свобода — это ответственность.

Любимое место на земле?

Город Анцио. Он в сорока километрах от Рима. Родина Нерона. Пока это единственное место, где я две недели сидел на террасе, пил вино, смотрел на море и читал Бродского. В этом городе сошлось все: моя любовь к стихотворению «Письма римскому другу», прекрасные пихты, запах моря, запах хвои.

Поступок, которым ты гордишься и за который стыдно?

Я горжусь, что у меня есть дочка. Чем взрослее она становится, тем я больше это осознаю.

Мне много за что стыдно. Но я стараюсь ни о чем не жалеть. Бывают моменты, когда занимаюсь самоедством. Могу проснуться в четыре часа утра и думать, что это не получилось, а это я сделал плохо, а вот это вообще надо было по-другому.

У меня были моменты в жизни, когда я хотел улететь на двадцать лет назад. Представляю, какие горы я мог бы свернуть. Но сейчас я совершенно точно этого не хочу, потому что у меня есть дочь.

Ты боишься смерти?

Я боюсь, что могу уйти слишком рано и не успею ее воспитать, чтобы она стала самостоятельным человеком. А так нет, смерти я не боюсь. Когда она есть — нас нет, когда ее нет — мы есть.

Тебе не бывает страшно от мысли, что ничего не будет?

Страшно бывает. Но мне кажется, что с возрастом это пройдет. Я смотрю на поживших людей и на то, как они философски относятся к смерти. Когда ты маленький, то не можешь осознать, что тебя может не быть. Когда ты подросток, то беспечно думаешь, что вся жизнь впереди. Когда тебе без одного года сорок, то начинаешь думать, что необходимо побыстрее успеть многое сделать. Скорее это не страх, а прагматичный подход к жизни.

Книга, которая понравилась?

«IFUCK10» Пелевина. Я очень люблю этого автора. Много читаю и перечитываю. Люблю постмодернизм, потому что мы живем в постпостмодернизме. Мне нравится, как Пелевин создает сюжеты, пусть даже и развлекательные. Нравятся его подходы в литературе.

Почему Пелевин, а не Сорокин?

Сорокин нравится тоже, но он мне бывает немножко неприятен. Сорокин очень здорово умеет будоражить воображение. Пелевин всегда дает своим героям шанс.

Кино?

Меня впечатлил Гари Олдман в фильм про Черчилля «Темные времена». Там короткий отрезок его жизни, но мне кажется, что он гениально его сыграл. Всегда интересно представить людей, которые меняют ход истории, какие они в обычной жизни. Черчилль любил свою жену, страдал алкоголизмом, боялся так же, как и все мы. Я считаю, что то, что нас делает человечными — это хорошо. Значит есть душа.  Мы пытаемся это скрывать, потому что время сейчас очень жесткое.

Бывает, пересматриваю датско-немецкиий фильм «Моя земля». Про то, как военнопленных мальчишек посылают разминировать западное побережье Дании. А там тысячи мин. Да, и еще люблю «Аритмию».

Deep pur­ple или Metal­li­ca?

Однозначно Deep Pur­ple.

Климт или Малевич?

Климт. Он прекрасен. Хотя мой самый любимый художник — Ван Гог.

Антониони или Феллини?

Понимаешь, сказать Феллини означает, как все сказать. Антониони будет изящнее. Но все равно Феллини. Он великолепно владеет изобразительными формами. Там можно вообще без текста.

Вот бы всем пишущим посмотреть.

Знаешь, нам надо перестать называть их пишущими. Надо говорить — журналист. Потому что всегда это дурацкое разделение на «снимающих» и «пишущих». Если у меня с журналистом все нормально, то мы реально друг другу помогаем. Я могу вопрос задать. Если он не дурак, не зазнайка, то прислушается. Надо перестать так относиться друг к другу. Пока не получается. Потому что многие люди уверены, что они лучше знают, как делать твою работу.

Фотография?

Только документалистика. Хотя я на квадрат люблю снимать что-то замороченное. Просто потому, что устаешь снимать, как есть. Слежу за Сергеем Строителевым, за всеми нашими мэтрами, за Сергеем Максимишиным, за Анзором Бухарским. В последнее время мне нравится, когда много не резких полутонов, свет и тень, перепады такие, переходящие в тень, момент, который ты остановил. Когда все так сумбурно и хочется систематизировать, упорядочить, тогда надо смотреть Гронского. Он очень взвешенный. У него каждый кадр выверен. Смотрю Машу Плотникову, Влада Сохина.

Какой результат твоей фотоистории про кадетов?

Я назначил себе ключевые точки, чтобы раскрыть историю, как я это вижу. Мне осталось две съемки. И на этом поставлю точку. Если получится издать книгу, будет здорово. Вместе с четвертой ротой, которая выпустится в следующем году, я уже три года. Я фотографировал, как им погоны вручали. Наверное, сфотографирую, как они монетки будут подбрасывать через год. Мне эти дети нравятся. Они сильно отличаются от взрослых, которые их окружают. Они умеют ходить строем, они умеют жить правилами, которые эти взрослые им навязывают, потому что иначе они вылетят из суворовского училища, но все равно эти дети вне системы.

Система нужна?

Конечно. Понимаешь, я когда-то думал, что можно жить вне системы. Но на самом деле мне кажется, что человек должен уметь подчиняться. Нельзя все время идти напролом и пытаться жить только по своим правилам. Иногда нужно уступать. Поэтому система нужна.

Вопрос в том, какая система. Западный вариант немного лучше, чем наш. Но с другой стороны он более жесткий. Я видел много людей, которые после того, как в Литве и в Польше наступил капитализм, не смогли ничего с этим поделать, и в результате живут на мизерные пенсии с огромной квартплатой. Но это не значит, что наша система лучше. Просто они не успели приспособиться.

Когда фотография важнее текста?

Всегда. Конечно, текст нужен. Но мы живем в визуальную эпоху, когда хорошую и вовремя доставленную фотографию не заменит никакой текст. Она скажет больше. Как можно описать убийство российского дипломата в Турции? Никак. Только фотография. А там все говорит — вплоть до его стертых подошв. Там такая драма на этой фотографии.

Мы сначала видим, а потом уже все остальное.

Каким видишь будущее белорусской фотографии?

У нас очень много тем. И это не только этнография. Мне кажется, что в той же Литве скучнее, чем у нас. Посмотри, сколько грандиозных историй простых людей вытаскивает журнал «Имена».

Что скажешь про первый «Фотокапустник»?

Первопроходцем быть трудно. Минусов не было вообще никаких, потому что это был первый раз. По пилотной серии продюсеры смотрят, зашло или нет. В этом случае однозначно зашло. Я, например, много узнал про работу Onlin­er. В следующий раз надо четко работать по формату.

Планы?

Я бы хотел пожить пару недель в мужском монастыре. По уставу, есть с ними одну и ту же еду, ложиться спать, вставать. Только, чтобы мне можно было фотографировать.

Думаю, снять мини-историю на пленку про Купалье. Мне бы хотелось снять что-то непохожее на репортаж, например, про любовь.  Позвонил Андрею Поликанову, Тане Плотниковой. Посоветовался. Они мне подсказали. Потом всю ночь шел дождь и ничего не получилось. Но пять пленок я все-таки снял на протяжении дня.

Борешься ли с выгоранием?

Постоянно. Иногда могу выпить. Или беру камеру, иду на улицу и снимаю. Потом никому это не показываю. Иногда начинаю снимать на пленку, как сейчас. У меня был большой перерыв в работе с пленкой, года два. А сейчас хочется фокус перестроить, поэтому вернулся к пленке.

Цвет или черно-белое фото?

Очень люблю черно-белое фото. Причем, старое черно-белое. Когда смотришь те фотографии, то кажется, что тогда видели так, как на фотографиях. Но я все-таки выбираю цвет.

Как проходит твой день?

Сейчас жена и дочка в Новогрудке, поэтому я могу поздно просыпаться. Я люблю поздно лечь и поздно встать. Просыпаюсь, собираюсь, еду на съемку или на работу. Смотрю ленту Naviny.by, чтобы не было каких-нибудь визуальных косяков, чтобы не проскакивали фотографии, которым нельзя быть у нас, потому что за эти фотографии платили другие люди. С работы еду домой. Бассейн.

Какие СМИ ты смотришь и читаешь?

Buz­zFeed, Naviny.by, «Такие дела», Meduza.io, телеканал «Дождь», «Еврорадио». «Радио Свобода» опционно, не каждый день. Tut.by и Onlin­er смотрю. Знаешь, я заметил тенденцию — они становятся похожими. Только подходы разные: Tut.by — более гуманитарный, а Onlin­er более заточен на то, чтобы пришла публика немножко повеселиться, даже если тема серьезная.

По фотографии — Big Pic­ture, Assosi­at­ed Press, Time light­box, Dai­ly mail. Смотрю все ленты, которые могу посмотреть.

Почему у нас нет культуры фоторедактора?

Потому что  у нас нет медиарынка. Если бы у нас был настоящий капитализм, то весь рынок СМИ купили бы два-три скандинавских холдинга, как это произошло в Польше, Литве, Латвии, Эстонии. Издания остались бы, но была бы бешеная конкуренция. Пока у нас есть разделения на государственные и негосударственные СМИ, а среди негосударственных — на более и менее лояльные к власти, медиарынок развиваться не будет.

Если у тебя не три СМИ, а тридцать, и там начинают говорить об авторских правах, о качественном подходе к информации, потому что деньги надо зарабатывать, в таком случае будет формироваться медиакультура.

Я преподаю на журфаке курсы повышения квалификации. Ко мне приезжают фотожурналисты из районных СМИ. Там есть много светлых голов, люди, которые хотят лучше фотографировать, которые еще не разочаровались в профессии. Но они все говорят одну вещь: «Это все классно, что ты нам рассказываешь, Сергей, но в итоге мы приносим фотографии главному редактору, которому, скорее всего, 50–60 лет и, который точно лучше тебя знает, как надо снимать».