Ирина Левшина: Ненавижу расхожую фразу «выйти из зоны комфорта»

— Ирина, вы создаете впечатление эмотивного, но очень выдержанного человека. Это воспитание себя или воспитание семьи?

— Семьи. Папа был военнослужащим. Кстати, я считаю это где-то своим недостатком, потому что слово «надо» воспринимается именно как надо, и иногда эта обязательность зашкаливает в ущерб чему-то. Мне кажется, многие дети того времени были подвержены такому воспитанию — маленькие солдатики.

Обе мои сестры родились за границей, и только меня угораздило родиться в Могилеве (улыбается. — Ред.). Папа в то время служил в Средней Азии, там тяжелый климат. Когда я должна была родиться, мама приехала к своим родителям. Бабушка с дедом незадолго до этого переехали из Украины в Беларусь и осели в Могилеве. Так и получилось, что во мне нет белорусской крови, но родилась и выросла я здесь. И именно Беларусь считаю своей родиной.

В первый класс я пошла в Германии. Наш военный городок был расположен в лесу, огражден, солдаты на вышках, поэтому детей без страха отпускали на улицу, мы только на ночь приходили домой. Захотел есть — забежал в солдатскую столовую, разбил коленку —  сходил в санчасть. Ни в коем случае не домой — потому что влетит от мамы.

Тот мир для меня был открытием: маленькие немецкие городки с черепичными крышами, повсюду кусты роз, аппетитные колбасные лавки, в то время как в Союзе мы видели огромные, но пустые прилавки. 

Но дети же не страдают от того, есть колбаса или нет, правда? В моем втором классе мы вернулись в Союз, в Минск, и мне здесь очень понравилось. 

Вообще, мне важна языковая среда. Одно дело — выезжать за границу на время, другое — постоянно там жить. Мне важно окружение, чтобы рядом были близкие люди, чтобы я могла приехать в любую минуту в дом, где жила моя бабушка. Чтобы мое гнездо было вокруг меня. Это всегда имело значение — и в детстве, и сейчас. Поэтому, когда спрашивают, не хотелось ли мне уехать, я честно отвечаю: нет. Ну и, в конце концов, если мы тут живем, мы же должны как-то пытаться изменить свою жизнь к лучшему.

— Вы верите в это?

— Да, верю. Верю, что мы помогаем людям узнавать и понимать, что реально происходит. Некоторые наши подписчики, в частности, сотрудники европейских посольств, рассказывали, что начинают утро с чтения новостей БелаПАН. И я точно знаю, что нас читают белорусские чиновники. Помню, в 90‑е я дежурила в воскресенье, и позвонили ребята из легендарного Радио 101,2. Они просили «побыстрее прислать новости», потому что скоро выпуск, а у них есть только сводка БелТА, но «зачитывать в эфир этот официоз невозможно». 

— Поэтому так долго работаете в БелаПАН?

— Я сама иногда задумываюсь: как это меня угораздило? Думаю, дело в том, что я пришла в БелаПАН в самом начале. Это был 1992 год, нас было мало, и мы почему-то решили, что можем делать нормальные, живые новости. При этом ни у кого, кроме Алеся Липая, не было опыта работы с новостями — Алесь до этого возглавлял отдел информации в «Знамени юности» и был первым собкором «Радио Свобода» в Беларуси.

Как оказалась в БелаПАНе? Сразу после окончания журфака у меня родилась дочь, и два года я не работала. Когда стала искать работу, в полной мере столкнулась с гендерными стереотипами. Я готовила тексты, их публиковали в разных газетах, но, когда речь заходила о работе в штате, мне говорили: «У вас же маленький ребенок, и вы же не можете гарантировать, что у вас не родится еще один ребенок? Больничные опять же… ». А я за всю жизнь на больничном с дочкой была всего два раза!

В то время как раз открылась газета «Республика» — я пошла устраиваться туда. Они меня проэксплуатировали все лето, в период отпусков, но в штат тоже не взяли. Редактор посоветовал обратиться в информагентство БелаПАН — которое только-только создал Алесь Липай, и которое нуждалось в журналистах. С Алесем я была хорошо знакома, мы вместе учились на первом курсе (потом его призвали в армию), но то, что именно он создал БелаПАН, я не знала.

Редакция тогда находилась в Брилевском тупике (и это был конкретно тупик!), в маленьком деревянном домике, окруженном садом, и с туалетом на улице. БелаПАН на тот момент уже был известен в журналистских кругах, его новости публиковали центральные газеты, читали по БТ и по радио. А в редакции я увидела… один компьютер, за которым работала наборщица, один факс, он же телефон, и три письменных стола с тремя стульями — всё.

Алесь потом рассказывал, как, наблюдая за моим растерянным лицом, ожидал, что я попрощаюсь и исчезну навсегда. А у меня в тот момент были совсем другие мысли: «Боже, люди в таких условиях и так классно работают!».

Мы учились «с колес», иногда все это казалось авантюрой, которая вот-вот закончится, ведь было тяжело финансово, происходили какие-то девальвации-деноминации, непонятно что в экономике — полный бардак. Я все время думала: хорошо, что мы продержались этот год, и еще год, и еще один…

Когда ты начинаешь все с нуля, на твоих глазах происходит становление и рост дела, которое ты любишь, то перестаешь воспринимать его просто как место работы. И пусть это юридически не твоя компания, она по факту становится твоей тоже, потому что ты вкладываешь в нее не только свои профессиональные навыки, но и надежды, мечты.

А мы любили мечтать, представлять, каким БелаПАН будет через 10, 20, 30 лет… И будет ли вообще. Алесь всегда был однозначен: «Будет. При любых условиях — будет».

Нас было мало, мы дружили семьями, сами клеили обои в маленьких редакционных комнатках, с мужьями и женами, а вокруг скакали наши дети. БелаПАН действительно стал делом моей жизни, как бы пафосно это ни звучало.

— Как вы подбираете коллектив? Важно, чтобы человек разделял ваши ценности?

— Я не одна такая «уникальная», работающая в БелаПАНе 26 лет. Недавно посчитала, что из тридцати с лишним человек — треть работают двадцать и больше лет, многие — по десять-пятнадцать, и совсем мало кто меньше пяти. Для современных редакций, где постоянная текучесть кадров, люди переходят с места на место — это редкость, мне кажется. Нужно, правда, учитывать и тот момент, что рынок СМИ у нас очень узкий, альтернативы особо нет.

В БелаПАН люди приходят по-разному: кто-то — перешел из других СМИ, кто-то — прямо из вуза. Я всегда радовалась, когда к нам на практику  приходили студенты (последние годы не приходят — видимо, вузы боятся нашей «неблагонадежности»). Я, конечно, напрягала их по полной, но после практики у нас некоторые имели по 20–30 публикаций, тогда как их одногруппники — по две-три. А двое практикантов в итоге остались работать.

Один из них — Захар Щербаков. История его прихода в БелаПАН — этот как раз про общие ценности. Летом Захар проходил у нас практику, а в декабре 2010-го, в день президентских выборов, когда работы было навалом и людей не хватало, пришел в редакцию и спросил: «Я нужен?». «Вообще-то нужен, —  говорю. — Но у тебя последний курс, могут быть неприятности, если задержат, могут отчислить». Он был вечером 19 декабря на Площади, обошлось без проблем, и сразу стало понятно: наш человек.

Знаю, что почти всех журналистов и редакторов БелаПАН пытались переманить другие редакции — подавляющее большинство осталось.

Возможно, я не объективна, но мне кажется, у нас очень комфортно работать — никто никому ничего не навязывает и, по сути, не приказывает, каждый сам знает, что должен делать. Никто никого не унижает. Без эмоций, конечно, порой не обходится, но, наверное, по-другому и не бывает в коллективе, где работает больше трех человек. И это все рабочие моменты, которые быстро забываются. Я‑то других отношений и не знала, а вот люди, которые к нам приходят, часто отмечают эту дружественную атмосферу. И в этом — тоже заслуга Липая, который изначально задал именно такой тон и уровень отношений. Интересно, что к некоторым своим подчиненным, гораздо моложе его по возрасту, он годами обращался на «вы»…

Вообще, я неоднократно это говорила и скажу еще раз: я безмерно благодарна Алесю за то, что он дал мне возможность заниматься нормальной журналистикой даже в это время в нашей стране.

— Но говорят же, меняйте место работы каждые пять лет, чтобы не было застоя.

— Ну да, говорят. Еще часто говорят про «выйти из зоны комфорта» — ненавижу эту фразу, встречаю на каждом шагу, к месту и не к месту!

Давайте не будем лукавить: любой адекватный человек, наоборот, стремится к комфорту, ведь в нашей жизни стрессов более чем достаточно. Зачем создавать дополнительные, прыгая каждые пять лет с места на место, лишь потому, что так сказал какой-то модный психоаналитик?

Для меня в работе важны три составляющие. Первая — заниматься тем, что тебе нравится, и что у тебя получается. Вторая  —  работать в кругу единомышленников, людей, которые находятся с тобой на одной волне, понимают с полуслова, которым ты доверяешь. Третья — знать, что твоя работа приносит пользу. Если есть все три составляющие —  ты нашел идеальную работу.

К тому же, наша работа мало похожа на застой, новости — это живое образование, которое по определению постоянно меняется. Это как наркотик — ты привыкаешь узнавать информацию одним из первых, причем объективную информацию. 

Другое дело, что такую работу — с постоянной гонкой, без четкого графика, иногда без выходных — выдерживает не всякий. А некоторым просто становится неинтересно, хочется изменить формат.

Да, иногда устаешь, но — на какой работе нет усталости? Нужно просто научиться переключаться. Я долгое время, кстати, не умела — приходила домой после рабочего дня и, как маньяк, включала телевизор, боясь пропустить новости. Со временем поняла, что так нельзя.

В конце концов, это еще и вопрос доверия к коллегам: я вот сейчас разговариваю с вами и знаю, что волноваться мне нечего, мой коллега, дежурный редактор, не пропустит ничего важного.

— Вас не напрягает гонка за первенство, кликбейт?

— Стремиться быть первым, конечно, нужно. Но, с другой стороны, бездумная гонка пагубно влияет на качество. Не зря несколько лет назад Всемирная служба ВВС объявила о своем намерении делать акцент на так называемых «медленных новостях», анализе и объяснении проверенной информации. Профессиональные СМИ не могут себе позволить публиковать информацию «с колес», без проверки. Потому что в отличие от блогеров и телеграмм-каналов они несут ответственность за то, что сообщают.
 
В прошлом году в БАЖе выступала с лекцией Барбара МакКормок, вице-президент Музея истории журналистики и новостей (Вашингтон). На мой вопрос, чему отдавать предпочтение — оперативности или достоверности, она ответила: достоверности.

Fake news і што рабіць са стратай даверу да СМІ — размова з віцэ-прэзідэнтам Музея журналістыкі і навін у Вашынгтоне Барбарай МакКормак

Проколы бывают у всех, и у нас тоже. Были, есть и будут, ведь не ошибается тот, кто не работает. И все-таки, наши подписчики часто говорят: «Мы точно знаем: если БелаПАН что-то сообщил, значит, так оно и есть». Такое  доверие сложно переоценить.

— На что вы переключаетесь, чтобы отдохнуть от работы?

— На зверей, у меня кошка и собака. Долгое время я работала с одним выходным и научилась быстро восстанавливаться. Последние несколько лет меня освободили от дежурств по выходным. Свободные суббота и воскресенье — это просто роскошь, мини-отпуск! Мне не обязательно куда-то уезжать. Я, например, отдыхаю, перебирая книги в шкафу, или пересаживая цветы на балконе. Все, что не связано с работой, — это уже переключение. Меня очень расслабляет классическая музыка, люблю ходить на концерты, а потом — возвращаться пешком домой. Обожаю гулять по городу: движение, смена картинки наполняют меня энергией. Причем, все это я люблю делать в одиночестве. После общения с большим количеством людей по работе мне это просто жизненно необходимо: аккумулирую в себе энергию.

А животные… В каком бы настроении я ни пришла с работы, стоит мне дотронуться до них, весь негатив уходит. Сажусь в кресло, пес укладывается в ногах, кошка приходит на колени — так я могу час просидеть, практически без движения.

Собаки у меня были почти всегда. Конкретно о лабрадоре мечтала с 1990‑х, но долгое время не могла себе его позволить: щенки тогда стоили по тысяче долларов. Бруклин появился только в 2009‑м. Потом к нему присоединилась старая дворняжка, которая волею судьбы провела с нами последние четыре года своей жизни. А когда умерла — мой лабрадор стал угасать от тоски в прямом смысле слова. Я поняла, что спасти его может только еще одна живая душа в доме. Зашла в Face­book и вдруг попалась на глаза фотография трех котят, которых пристраивали знакомые ребята — Женя Манцевич и Верасень. В мозгу щелкнуло сразу, и через пять минут я уже звонила Жене. Так у нас появилась Агафья, а я — неожиданно открыла для себя фантастический мир кошек.

Мне кажется, в старости, когда я уже не смогу работать журналистом, устроюсь в какой-нибудь зоопарк, чтобы ухаживать за животными. Или открою приют в домике в деревне. Я заряжаюсь какой-то невероятной энергией от общения с ними. 

— Почему тогда вы выбрали журфак?

— Случайно. У меня нет красивой истории о том, как я с детства мечтала быть журналистом. Просто я всегда была ярко выраженным гуманитарием. Алгебра, химия, физика — это совершенно не мое. Мне везло: учителя относились хорошо, и «тянули» меня по этим предметам. А вот сочинения я писала очень легко и даже без черновика, чего делать было нельзя! Доходило до того, что во время экзаменов я вначале писала начисто, а уже потом —  черновик, потому что «так положено». 

После школы, как и многие девочки, возомнила себя актрисой. Я неплохо пела, занималась музыкой, танцевала, играла в разных постановках. И почему-то решила, что этого достаточно для поступления в театрально-художественный, где в те годы были самые дикие конкурсы. Естественно, пролетела на первом же туре, потому что серьезно не готовилась. Нужно было думать, куда переподать документы. Решила на журфак, но не было трех необходимых публикаций. Правда, я с 7‑го класса писала рассказы «в стол», для себя. Срочно мобилизовалась и принесла свои опусы в «Знамя юности». Сотрудница газеты полистала мою тетрадку и сказала: «Ну, ладно, напиши нам что-нибудь». В итоге я поступала с двумя публикациями и… тетрадкой рассказов. 

Честно говоря, учеба на журфаке мало что дала, если не считать интересное общение. Несколько месяцев работы в БелаПАН, когда я слушала, как Липай начитывал новости для «Радио Свобода», и его советы дали больше, чем пять лет в БГУ. Липай был журналистом от Бога — у него был потрясающий белорусский язык, живые новости. 

— Ваше поколение иногда называют «потерянным», потому что люди не смогли себя реализовать в полной мере. Согласны с этим?

— Я как раз не считаю, что не смогла себя реализовать, потому что всю жизнь занимаюсь тем, чем хочу. Но вот предприимчивым людям эта власть, конечно, перекрыла кислород. У Алеся Липая был готовый бизнес-план создания радиостанции, он хотел открыть телевидение, ему не дали этого сделать. Тот же Петр Марцев был вынужден закрывать свои проекты. Многие уехали из страны, пытаясь себя реализовать, получилось не у всех.

Я очень уважаю тех, кто остался здесь и пытался, и пытается, и будет пытаться изменить жизнь к лучшему здесь. Как сказал один мой коллега, в любом деле должна быть миссия — иначе работать скучно. 

— Дружите ли с коллегами из госСМИ?

— Иногда мы встречаемся с однокурсниками. К сожалению, чаще это бывает на чьих-то похоронах… Пару раз были встречи выпускников. Замечала, что в частных разговорах именно коллеги из госСМИ больше других «полощут» власть, словно пытаются оправдываться. Хотя я, общаясь с ними, стараюсь не касаться политики, интересуюсь детьми, семьями. Так поговоришь и думаешь, вроде человек нормальный, а потом почитаешь, что он пишет…  

— Верите на шанс перемен в нашем обществе, в стране?

— Верю, но пока слабо представляю, как это может произойти. Разве что естественным образом — в конце концов, кощеев бессмертных в реальной жизни ведь не существует, правда? Я не могу понять, как одному человеку удалось настолько подавить всех вокруг себя? И даже, если Лукашенко уйдет, смогут ли чиновники стать другими?

В период «дела БелТА» я общалась со следователями, конвоирами — некоторые открыто сочувствовали. Но были и такие, кому только дай возможность — загонит пальцы в дверной косяк, как в 37-ом.

Я вообще так думаю: есть теория малых дел, а есть — малых подлостей. И если бы каждый отдельно взятый человек на своем месте не делал малых подлостей, не было бы больших.

Если бы каждый учитель или врач, которого включили в состав избирательных комиссий, отказался заниматься подлогом, не было бы фальсификации выборов. Ну ведь не уволили бы сразу всех членов избиркомов! Пошаговая подлость, замешанная на страхе, выстраивается по цепочке, от человека к человеку. Иногда кажется, что мы все травмированы этой системой. И все же, общество меняется — в том числе благодаря доступу к информации. Так что, наш вклад, журналистов, в эти изменения огромный. 

Что спасает? Общение с нормальными людьми, здоровый юмор. Я давно для себя решила: есть в жизни вещи важные, а есть второстепенные. Приоритет — семья, друзья, работа, коллеги, здоровье. А все остальные проблемы решаем по мере поступления.

— Вы столько лет работали в негосударственном медиа. Мне кажется, в наших условиях все время держишь в голове, что за тобой могут прийти. Для вас это было неожиданно?

— Кажется, что я всегда допускала нечто подобное. Теоретически… На практике такие вещи всегда происходят неожиданно. 7 августа прошлого года я вышла на работу, и тут мне звонит наша уборщица: «Ира, а офис что, сегодня не работает? Здесь закрыто и стоит охрана, говорят, что мы сегодня работать не будем». Я попросила передать трубку тому, кто это сказал, и мне ответили: все вопросы — к МВД. Тогда я начала звонить коллегам. Чудом дозвонилась до того, кто был в редакции и он сообщил, что пришли с обыском.

Вначале я связала это с уголовным делом против Алеся Липая. Но потом появилась информация, что и в редакции TUT.BY обыск. На выходе из метро встретила Андрея Бастунца, который сообщил, что задержана наша Таня Коровенкова. Это, наверное, был самый страшный момент. Отсутствие информации (для новостника — это просто смерть), дезориентация полная: почему обыск, при чем здесь TUT.BY, почему Коровенкова??? 

Мы чуть не поседели, пока не появилось сообщение Следственного комитета. И не могли поверить своим глазам: при чем здесь пароль БелТА?! Да он был у половины журналистов Минска, как и пароль БелаПАН, кстати… Сразу стало понятно, что это подстава, все инсценировано, но с какой целью? К вечеру сообщили о задержании Тани и коллег с TUT.BY.

На следующий день я готова была ко всему, но 8 августа за мной не пришли. Пришли 9‑го, когда я возвращалась после утренней прогулки с собакой. Встретили около квартиры: «Ирина Олеговна? Мы к вам». «Ну да, ожидаемо», — почти спокойно ответила я.

Обыск прошел быстро, но в щадящем режиме: забрали мои записные книги, блокноты, системный блок вскрыли. Все остальное их мало интересовало, просто открывали двери, шкафы, смотрели и закрывали. Представляю, как себя чувствуют люди, у которых проводят полноценные обыски, когда все отовсюду выворачивают…

Оперативники вели себя корректно. Думаю, они прекрасно понимали, что журналисты — не преступники. Один из них даже поинтересовался, есть ли на кого оставить собаку, и купил мне бутылку воды с собой.

Было тяжело физически — я плохо переношу жару, а меня долго возили в автозаке вечером по городу. Когда всех (человек 10 как минимум) выгрузили на Окрестина, я, единственная женщина, была последней в строю. И все по цепочке с любопытством рассматривали меня — наверное, я была нехарактерным персонажем. Смешно. 

Замечательная сценка была, когда снимали отпечатки пальцев. Подходит такой громила, нависая надо мной и демонстративно натягивая резиновые перчатки. У него была своеобразная дикция, я не понимала, что он говорит, постоянно уточняла. Он заинтересовался моей персоной и спрашивает у следователя: «Она по какой?» Следователь отвечает: «349». Статья довольно редкая, и громила начал читать выдержку, которая висела на стенке: «Несанкционированный доступ к компьютерной информации…»

Посмотрел на меня с искренним любопытством:

— Хакер что ли?

— Вообще-то редактор.

— Н‑да? И чей компьютер отредактировала?

Ну, чистый Довлатов (смеется. – Ред), это было прекрасно!

Еще был интересный момент. Девочек к ночи 9 августа уже выпустили, а меня в это время передавали от одного конвоя другому. Конвоир читает мои данные монотонным голосом: «Левшина Ирина Олеговна…» А потом, не меняя интонации, внезапно говорит: «Девчат ваших выпустили сегодня…». Я чуть не подпрыгнула от неожиданности и радости. Настроение стало совсем другим. Так что, на Окрестина я прибыла почти радостная.

Судя по вопросам, которые задавали мне, Тане и нашим журналистам-свидетелям, всё шло к тому, что мне должны были предъявить такое же обвинение, как и Марине Золотовой. Так думал и мой адвокат. Видимо, в последний момент все переиграли. Почему — можно лишь гадать. В этом деле вообще очень много загадок.

Все это было, конечно, неприятно, но это — опыт. Было интересно узнать, как работает система изнутри. Я поняла, почему люди начинают в тюрьме книги писать — обстановка располагает. И еще узнала, что человек  — очень сильный организм, который может приспособиться существовать в любых условиях.

— Работа оставляет время на семью?

— Я же большую часть времени в редакции нахожусь. Правда, в те годы, когда дочь была маленькой, приходилось работать и редактором, и журналистом. Но я тогда была замужем, так что ребенок всегда была под присмотром — не с мамой, так с папой.

Вспомнила одну забавную историю, когда мы забыли дочку в детском саду. Я в кои-то веки записалась в салон сделать прическу. А муж как-то забыл о садике: у нас было заведено, что он после работы выгуливает собаку, а я — забираю дочь. 

Прихожу я домой, вся такая красивая после салона, муж интересуется: «А Аня где?». Следует пауза. Несусь в садик, иду по коридору и слышу, как сторож спрашивает: «Ну, где твоя мать?». И в ответ тоненький голосок: «Наверное, на пресс-конференции». И тут я являюсь — с новой прической, после «конференции», ага…  Навсегда запомню взгляд своего ребенка.

Муж умер 18 лет назад, все это время мы с дочерью были вдвоем, и когда несколько лет назад она стала жить отдельно, «синдром покинутого гнезда» накрыл меня по полной…

— Говорили ей об этом?

— Нет, а зачем? Сказать: мне плохо без тебя, вернись? Дети вырастают и уходят в свою жизнь — закон джунглей. Вспоминаю себя, мне тоже очень хотелось стать самостоятельной. Я вообще считаю, что когда дети вырастают, инициатива общения с родителями должна исходить от них, надоедать им не стоит. Я точно не та мама, которая стремится ежедневно знать, что ел, купил, надел, куда ходил ее ребенок. Я волнуюсь, но тихонько.

Как воспитывать детей? Желательно без нравоучений. На примере собственной жизни.

— Ваша дочь Анна такая же, как вы?

— Она мой стойкий оловянный солдатик. Очень цельный, внутренне свободный и сильный человек. Я даже удивляюсь, насколько сильный. Я не такая, я более эмоциональная и импульсивная.

— Вам нравится быть человеком в тени?

— Да. Публичность после «дела БелТА» меня тяготит, если честно. Я жду, когда пройдет время, и у меня перестанут брать интервью (улыбается. — Ред.). Мне больше нравится наблюдать за другими, нежели быть объектом внимания.