«Поняла: все может закончиться в один день». Первое большое интервью Катерины Борисевич, которая шесть месяцев провела за решеткой

Катерину Борисевич задержали 19 ноября 2020 года. Причина — материал, в котором она написала, что погибший на «Площади перемен» Роман Бондаренко был трезв. Несмотря на то, что родные Романа не раз заявляли: у них нет претензий ни к журналисту, ни к врачу Артему Сорокину, который пояснил корреспонденту ситуацию, репортер и медик оказались за решеткой.

Дом

Уже неделю квартира Катерины Борисевич напоминает оранжерею. Охапки цветов повсюду — на столах, на полках и на полу. Рядом с Катей, сидящей в окружении всей этой красоты, объемная коробка. В ней около 750 писем. Это лишь часть конвертов, которые долетели до нее за шесть месяцев за решеткой.

— Вопрос о том, что доходит не все, люди поднимали. Сотрудники на это отвечали: объем корреспонденции такой большой — цензоры не успевают. «Политзаключенным идут мешки писем», — описывает ситуацию Катерина и говорит, что от дочки Даши она получила лишь шесть конвертов, хотя ребенок писал ей в разы больше. — Я ей за это время отправила сто писем, но тоже пришло не всё.

За беседой Катя раскладывает перед собой открытки и фотографии. На них белорусская природа, а еще Рим, Сиена, Стокгольм… Любимое изображение — снимок с окнами бабушкиного дома. Его прислал близкий друг. Этот дом, говорит журналистка, не раз снился ей за решеткой.

— Когда бабушка была жива, она часто сидела на лавочке возле дома. Случалось, спросишь у нее: «Как дела?», а она: «Сяджу адна, як верабейка, гарую». За столом на Володарке любила сидеть только я. Когда девочки в этот момент спрашивали у меня: «Что ты делаешь?», я отвечала: «Сяджу адна, як верабейка, гарую». Так для всех их я стала верабейкай, — улыбается Катя и чуть меняет тему: — Когда я садилась за письма, раскладывала рядом открытки и фотографии, брала кофе, — она поднимает красивую чашку из керамики, за решеткой это была алюминиевая кружка на 450 миллилитров, — и писала. Как-то на свидании спрашиваю Дашу: «А ты получила мое письмо с прогулкой по Риму?» А она мне: «Мама, я уже их штук десять получила». В общем, я садилась писать, и, что называется, Остапа несло.

О письмах Катя, кажется, готова говорить бесконечно. Вспоминать день задержания — желания меньше, точнее его совсем нет. К 19 ноября мы подходим лишь через полчаса нашего интервью.

— Когда по дороге в магазин ко мне подошли люди и, не представившись, сказали: нужно пройти для беседы, поняла: это задержание, причем не по административному делу. Нужных документов у них с собой не было, поэтому мы ждали, пока приедет прокурор и объявит, что я подозреваемая по статье 178 УК, — описывает происходящее Катерина. — Мне не разрешили пользоваться телефоном, поэтому, увидев на детской площадке мужчину с ребенком, я ему крикнула. Надеялась, он свяжется с редакцией. «Мы же вас просили», — сказали мне силовики, и ожидание продолжилось уже в бусе. В квартире прокурор показал мне удостоверение. Стало понятно: со мной прокурор и семь неизвестных.

Дома меня просили не поднимать шум, в ответ я повторяла: у меня есть адвокат, он живет в соседнем доме, но звонить ему никто не стал. Потом меня отвезли в Генпрокуратуру. Здесь уже дали набрать маму и дочку. Даше на тот момент было 17, нужно было решить, как она, несовершеннолетняя, одна останется в квартире. Затем меня доставили в СИЗО КГБ.

— Какие велись следственные действия?

— Ничего не могу сказать, я под подпиской, — отвечает Катя и предлагает пропустить эту часть. — Первые дни были самые сложные. У меня ребенок остался дома один, родители в состоянии шока, я не знала, что будет дальше. У каждого в камере есть свои запретные темы. Люди просят: давайте не будем это обсуждать. У меня таким табу был день задержания. Я не хотела о этом вспоминать и слышать истории других тоже. Когда перед судом редакция попросила у меня интервью, я несколько недель откладывала вопросы. Садилась за них и понимала: я морально не готова рассказать про 19 ноября, у меня катились слезы.

За 15 лет работы в судебной журналистике я многое понимала, но то, что журналист может стать фигурантом уголовного дела, в моей голове не укладывалось. Я даже не представляла, какая статья подходит под деятельность репортеров. Оказалось, для меня нашлась ст. 178. Никто, с кем я сидела, даже многократно судимые, кто знал УК на уровне адвокатов, а также сотрудники разных учреждений ДИНа, где я побывала, до этого о ней даже не слышали.

СИЗО КГБ

В первой камере в СИЗО КГБ Катерина провела одну ночь. Всю эту ночь она не спала. Слышала, как метро закончило свою работу и как утром поехали поезда.

— После этой непонятной ночи я решила, что позволю себе поплакать, но утром меня «подняли» (заселили. — Прим. TUT.BY) к студентам. Когда я увидела этих 19–20-летних ребят, считай — ровесников моей дочери, поняла: плакать я не буду. Их самих нужно поддерживать, — возвращается к той ситуации журналистка. — В тот день у них и у меня были допросы. Мы немного пообщались, а потом стало известно, что их переводят на Володарку. На случай, если ко мне определят каких-то непонятных людей (тогда я подумала, что воров в законе), девочки оставили мне мешок печенья — чтобы я могла от них откупаться.

С этим печеньем Катерина заселилась в третью камеру. Здесь ее встретили с улыбкой две очень интеллигентные девушки. «Проходите, не бойтесь», — это были первые их слова. Они напоили журналистку чаем и предложили посмотреть сериал — в помещении стоял телевизор.

— В первую ночь, когда я заехала в СИЗО КГБ, знала: отсюда люди не выходят ни через день, ни через два, ни через десять. Как бы ни было тяжело, следовало принять: выйду я не скоро, поэтому я сразу стала спрашивать, что здесь с библиотекой, какие внутренние правила, — делится своими тогдашними мыслями собеседница. — На кровати у новых соседок я заметила Жванецкого и Высоцкого, затем они достали еще огромный пакет отличных книг. «Тогда живем», — ответила я.

Наверное, это было лучшее, что я могла представить себе в тех условиях. Через неделю мне сообщили о переводе на Володарку. Когда меня забирали из дома, сотрудники не разрешили взять никаких вещей. По сути, кроме джинсов, кофты и жилетки, у меня ничего не было. Накануне переезда девочки подарили мне теплые колготы, которые согревали меня даже в колонии в Гомеле, и белую майку с изображением Парижа. Я ее берегла, и первый раз надела только на суд. Рассказывали, когда на процессе ее увидел посол Франции, он заплакал. Для меня же она стала талисманом.

— Почему?

— Если бы ты видела, в каких «отстойниках» я сидела! А так хотелось прикоснуться к нормальной жизни. И майка мне это позволила, — не скрывает эмоций Катерина. — К тому же, в день, когда я была в ней, увидела свою дочку, брата и других близких людей.

Володарка

В СИЗО №1 на Володарского Катерину перевели в конце ноября. Здесь она провела четыре месяца. Состав камеры, где сидела журналистка, менялся, но некоторые люди задержались с ней надолго. Среди них преподаватель БГУИР Ольга Филатченкова, три месяца в камере с Катей провела Алла Шарко из Пресс-клуба, два — Катерина Андреева с «Белсата». Были, продолжает собеседница, девушки, которые сидели по ст. 328 УК (Незаконный оборот наркотиков), и хорошо знали английский и испанский языки. Вместе они болтали, смеялись, танцевали и называли Аллу Шарко «нашим рождественским подарком».

— Она заехала к нам ночью 25 декабря, заселилась на второй этаж. Утром я заметила, как кто-то в шапке (в камере было холодно) и в больших очках спускается сверху. У меня плохое зрение, но по голосу я поняла — Алла. Мы стали обниматься, хотя до этого виделись всего раз. От ощущения, что рядом кто-то из твоей нормальной жизни, на душе становится тепло, — делится переживаниями Катерина и говорит, что они шутили: «Алла, как же тебе повезло». На вопрос почему, тут же объясняли: «Смотри, у нас есть масло и сгущенка (за решеткой это шик) и нитки, которыми масло можно нарезать. А еще — лишняя пластиковая бутылка. Дело в том, что на Володарке тебе не могут передавать воду, «отоварка» (местный магазин. — Прим.TUT.BY) работает раз в две недели, поэтому запасные бутылки, которые тут и грелка, и душ, есть не всегда. Но у нас одна нашлась.

С первых дней в СИЗО Катя решила, что не будет зацикливаться на вопросе: «Почему это произошло со мной?». Журналистка приняла: она в местах лишения свободы, и стала создавать мир вокруг себя. Если, предположим, нужно было подстричься и в камере появлялись ножницы, — шла «в парикмахерскую» к Алле Шарко. «По пути» за стол говорила: «Иду в свое кафе». Писала, читала — и представляла себя в разных заведениях.

— Одним из самых важных моментов в жизни апартаментов (так Катя называет камеру. — Прим. TUT.BY) стал суд Кати Андреевой. Мы настолько были уверены: она не сядет (максимум — «домашняя химия»), что несколько дней пели ей «Сектор газа» «Пора домой» и «Демобилизация». С этими песнями мы провожали ее на приговор… И когда в пять вечера дверь открылась и зашла Катя, камера поникла. Это был эффект рухнувших ожиданий. В тот момент я поняла: нас всех ждет тюрьма и больше никаких вариантов. На завтра суд начинался у меня. На процесс я собиралась с мыслями, что на несколько лет придется распрощаться со свободой.

Суд

За решеткой принято гадать на срок. Чаще всего так в будущее заглядывают те, кому грозит лет десять, а то и больше. Способы узнать судьбу Катерина встречала разные. Например, с помощью кофейной гущи или сигаретного дыма. И если с кофе нужен зоркий глаз, то с дымом еще и правильные слова.

— Женщины, например, курили и, глядя на дым, приговаривали что-то вроде: «Дым-дымок, покажи мне срок», — останавливается на нюансах камерного быта Катерина. — В «облаках» они видели разные цифры. Изо дня в день знаки, конечно, могли отличаться, но это никого не смущало.

Катерине гадать не брались. Дело, говорили, у тебя какое-то непонятное, что сделала — неясно. Да она, в общем-то, и не просила. Все, чего они с Артемом Сорокиным в первую очередь ждали от суда — чтобы процесс сделали открытым. Суд решил иначе. Катерина под подпиской и обсуждать заседание не может.

— Как ты отреагировала на приговор?

— Я понимала: будет лишение свободы, поэтому, когда судья зачитывала вердикт, я сосредоточилась на дочке. Некоторые меня упрекали, почему на фото в день начала суда и его окончания я улыбаюсь, — вспоминает она неожиданную претензию и тут же на нее отвечает: — Мне было важно, чтобы Даша понимала: мама в порядке, я приняла этот приговор, не впала в депрессию. А еще я знаю: одна улыбка может перевернуть горы. Помню, как засыпала и представляла Дашкину улыбку, и я хотела, чтобы у моего ребенка тоже сохранилось такое воспоминание.

Девочки в камере, услышав от Катерины: «Мне дали полгода», стали ее обнимать, плакали от счастья. Новость, что кто-то освобождается или скоро попадет домой, очень поднимает всем настроение, говорит журналистка. Это значит, что за решеткой ты не навсегда. Точно так же, продолжает собеседница, она радовалась, когда Артем Сорокин вышел из зала суда. «Поздравляю, хоть кто-то из нас сегодня окажется дома», — успела сказать ему Катя.

— То, что мы радовались моему сроку, — это, конечно, абсурдная ситуация. Убийцы или закладчики хотя бы понимают, что сделали. Но в чем моя вина? Я как журналист получила полгода за статью, — рассуждает собеседница. — Да, я рада, что вышла весной, но я так много вещей пропустила. Я пропустила 18-летие дочки, дни рождения бабушки, папы, жены брата, свой. Я пропустила Новый год. И это был один из самых тяжелых моментов. 31 декабря, когда с улицы по радио стали доноситься праздничные песни, мы даже закрыли окно. У всех безудержное веселье, а мы сидели и понимали: у нас не будет ни елки, ни посиделок, ни оливье.

Жодино

Этап из СИЗО №1 на Володарского в тюрьму №8 в Жодино длился почти сутки. Примерно в 14.30, вспоминает Катерина, ее перевели из камеры в «отстойник», где она просидела до десяти вечера. Дальше автозак, жд-вокзал, «столыпинский» вагон. Час дороги — и снова автозак.

— Когда приехали в тюрьму, нас ждала проверка: сотрудники пересматривали наши вещи и все письма. Где-то в четыре утра они закончили, и мы опять оказались в «отстойнике». Там, как и автозаках, было очень холодно, но от бессилия и усталости я уснула. В 6.00 — традиционный подъем, и мы продолжили ждать. Наверное, в этот момент оформляли наши документы, потому что в камеру меня «подняли» только ближе к обеду, — переходит к непростому периоду жизни Катерина. — Когда я посмотрела вокруг, поняла — это не Володарка. «Кафе», поддерживающих разговоров, песен, танцев больше не будет. Основная масса тех, кто здесь находится, сидит за убийства, нанесение тяжких телесных, кражи, наркотики, алименты.

— И как это, когда попадаешь в камеру к таким людям?

— Заходишь, представляешься, они спрашивают статью, — улыбается Катя и переходит к нюансам тюремной жизни: — В любой камере есть свои правила и уклады. Ты либо под них подстраиваешься, либо их меняешь, но для этого нужно заслужить доверие или авторитет, — останавливается она на нюансах. — «Первое время у «новичка» роль наблюдателя», — рассказала мне как-то женщина, которая дважды сидела за покушение на своего мужа. И это был очень верный совет: ты сразу смотришь, с кем можно договариваться, а с кем нельзя.

В Жодино реакция на Катю была не совсем стандартная. Из ТВ-сюжетов и газет там знали, кто она, но сокамерники обращали внимание на другое. С собой у девушки были три огромные сумки вещей. В них чай, кофе, еда, фрукты, овощи, одежда. В общем, богатство по местным меркам неслыханное. Катерину тут же определили в ряды «упакованных». О таких там говорят: «У тебя все есть, чего тебе не сидеть?»

— Я знала: с этими людьми я дальше по жизни не пойду, поэтому на какие-то эмоции предпочитала не обращать внимания. Сразу предупредила: я автономная республика, то есть сама по себе. Договариваться мы можем, но в ваши терки я не вмешиваюсь. Кому-то что-то не нравится? Мне тоже неприятно, что в камере курят с 6.00 до 22.00, — меняет тон разговора Катерина. — Но чем хорош СИЗО —все вспышки здесь быстро проходят. К тому же человек я не жадный. Делилась едой, могла отдать что-то из своей одежды. И, когда они видели, что кто-то что-то делает для них просто так, начинали относиться с уважением.

Уважение, вспоминает журналистка, у сокамерниц вызывало и то, что она много писала и читала, а еще называла всех на вы. Однажды по этому поводу случился смешной диалог. «А вот вы все на вы и на вы, это что значит?» — подошла к Кате она из сокамерниц. «Это значит, я вас уважаю», — ответила журналистка. «Ну, понимаете, это так необычно, — серьезно продолжила собеседница. — В нашей компании принято ты и малыха. А вы, прям, вы. От таких слов хочется расправить плечи и самой выкать».

Самой же Кате в Жодино больше всего хотелось сконцентрироваться на себе, своем образовании и здоровье: здесь она заболела и попала в «больничку» — маленькое, «не совсем ухоженное помещение». Увидев обстановку, журналистка тут же попросилась обратно в камеру, но ее оставили под наблюдением медика.

— В камерах было холодно, а если кровать на втором ярусе, еще и задувало. До переезда в гомельскую колонию я спала в шапке, трех парах носков, термобелье, плюшевой пижаме. В особо морозные ночи дополнительно надевала свитер и клала в ноги бутылку с горячей водой, — описывает бытовые условия журналистка и переходит к дням на свободе: — В воскресенье я проснулась от того, что комната залита солнцем, я сплю в шортах и майке — и мне тепло.

— В Жодино тебя поставили на «экстремистский учет». Как это было?

— О том, что меня собираются поставить на учет, мне сказали незадолго до апелляции. Я спросила: «А где причинно-следственная связь?», но объяснений не последовало. Затем со мной беседовал психолог, режимный сотрудник и воспитатель. Лейтмотив был таков: ну вы же всё понимаете, — делится наблюдениями собеседница. — Думала, таким образом мне хотят увеличить срок, но на комиссию меня позвали после апелляции. Там сидел кто-то из администрации тюрьмы и сотрудники. В кабинете прозвучало: считаем целесообразным поставить на учет. Я не согласилась. Вряд ли это кого-то интересовало, потому что после непродолжительной беседы мне протянули заранее отпечатанный бланк, что я состою на учете.

На двери Катиной камеры тут же появилась коричневая карточка. Она обозначала: в помещении находится человек, склонный к экстремизму. Спать теперь журналистка могла только на кровати, которую видно в глазок, а еще 4–5 раз в день во время профучета она должна была сообщать дежурному: «Борисевич Катерина Анатольевна, 1984 года рождения, осуждена по статье 178 УК, ч. 3. Спальное место напротив двери, состою на профилактическом учете как склонная к экстремизму и иной деструктивной деятельности».

— В Гомель со мной этапировали двух женщин. Одна из них была осуждена за убийство на девять лет, вторая — на десять. Они шутили, что их перевозят без наручников, а меня — с фиксированными руками.

— А как к тебе как к политической относились сотрудники?

— Были те, кто прямо говорил: «Держитесь, все будет хорошо». И те, кто рассуждал, что меня отпустят в зале суда, — перечисляет Катерина. — Не хочу их более детально их называть: эти люди нашли в себе смелось поддержать меня, глядя в глаза. Для меня это важно.

Этап в Гомель

За шесть месяцев Катерина побывала в пяти учреждениях ДИН и 11 камерах. Последней точкой в ее маршруте стала женская колония в Гомеле. В камерах разных заведений она встречала мышей, тараканов и вшей. Но даже в таких условиях не забывала быть красивой.

— В любой ситуации женщина должна оставаться женщиной. Родные передавали мне косметические маски, скрабы – и мы устраивали «спа-салоны», — улыбается Катерина. — В Жодино средства по уходу за лицом не принимали, но тут пригодились знания от Аллы Шарко: она научила нас делать маски из овсянки. Вместо патчей я использовала листья зеленого чая.

Сокамерницы сразу над журналисткой посмеивались. Потом поинтересовались: «А сколько тебе лет?» — «37», — ответила Катя. «Ну не выглядишь на столько, конечно», — услышала репортер в ответ. «Может, еще не пьешь?» — был следующий вопрос. «И не пью, и не курю», — продолжила Катерина. «Наверное, маски все-таки помогают», — заключили женщины и тоже стали «накладывать» на лицо овсянку и листья зеленого чая.

— Иногда было смешно: в камере сразу три-четыре человека сидели с листьями под глазами, — улыбается собеседница, и мы снова возвращаемся к колонии. Здесь журналистка узнала, что сайт TUT.BY заблокировали и значительную часть сотрудников отправили за решетку. Случилось это за день до Катиного выхода.

— В нормальной жизни мы с коллегами должны были встретиться в офисе, я хотела всех обнять и сказать спасибо. Я горжусь нашей командой, — не скрывает эмоций Катерина. — Но в субботу я поехала на почту и подписывала им в СИЗО открытки и телеграммы. Журналисты не должны сидеть за свою работу.

— А что ты сама сейчас думаешь о работе?

— Пока хочу побыть с дочкой и родителями, посмотреть на весну, встретить лето, — делится планами собеседница и не скрывает: в мыслях теперь написать книгу. — Частыми бессонными ночами я продумывала, что в ней должно быть.

— Как сейчас проходят твои дни?

— По городу ходить непросто, люди узнают, подходят, просят сфотографироваться, — улыбается журналистка. — На выходных на переходе мне кричали: «Катерина, вы герой!» Даша шутит: «Все, что сейчас с тобой происходит, напоминает жизнь звезды». Для меня это какие-то новые ощущения. В журналистике я работаю 15 лет, мне казалось, я много сделала и многим помогла, но узнавать меня стали только после тюрьмы.

— Как твои родные перенесли эти полгода?

— На днях мы с дочкой смотрели переписку, которую она вела со мной в одну сторону в телеграм. И я обратила внимание, что сообщения она писала и в два, и в три ночи. Это значит, я не спала, и мой ребенок тоже не спал. Да, рядом с ней находилось много хороших людей, но никто не заменит маму. Сейчас мы немало говорим о том, что происходило и происходит, и, кажется, еще долго будем это обсуждать. Я на полгода выпала из ее жизни, и это время нам никто не вернет.

— А как твои родители?

— 19 мая, когда я вернулась домой, я смотрела на них и видела новый вид счастья. Счастье, когда люди рады, что их ребенок на свободе.

— И философский вопрос: что ты поняла за шесть месяцев за решеткой?

— Поняла, что все может закончиться в один день: ты вышел в магазин — и оказался в СИЗО. Поэтому, как бы банально не звучало, но чем больше мы получаем удовольствия от жизни и находимся рядом с близкими, тем лучше. Когда сидела за решеткой, у меня не было сожалений, что я, например, мало времени проводила с дочкой. Наоборот, думала, хорошо, что вместе мы так много гуляли, разговаривали, путешествовали, — рассуждает Катерина. — А еще, наверное, так нельзя говорить, но теперь на какие-то безумные, страшные вещи, я смотрю спокойно. Хотя… так не должно быть. Наверное, это единственное, что во мне изменилась.

Рейтинг заведений ДИН по версии Катерины Борисевич

— Гомель — это все-таки колония, а не тюрьма. Я была там всего три дня. Здесь я впервые за полгода увидела природу — цветущие каштаны и сирень. «При заселении» шла со своими тяжелыми сумками и «залипала» на тюльпаны, — делится наблюдениями Катерина. — Если выбирать из СИЗО и тюрем, то по бытовым условиям лучше всего было в Могилеве. Мы попали в камеру после ремонта. Там деревянный пол, под кроватями выдвижные ящики для вещей (обычно все хранишь в торбах). А еще в этом изоляторе хорошие прогулочные дворики. Они выкрашены в белый цвет, крыша-сетка, через которую проходит солнце. Это очень поднимает настроение. Для сравнения: за все месяцы на Володарке солнце я видела лишь раз. Что касается сокамерников, то самые приятные люди мне встречались в СИЗО КГБ и на Володарке. Благодаря их компании я не зацикливалась на плесени или сквозняках. Мы много смеялись и разговаривали.