Журналистка Сона Мартиросян: Никогда еще со свободой слова в Армении не было настолько плохо, как сейчас

Работа на радио, в правительстве Армении и интервью с людьми, потерявшими близких на войне. Специально для БАЖ Настя Захаревич поговорила с Соной Мартиросян о том, что собой представляет журналистская работа в современной Армении и как завоевать доверие у самых уязвимых героев и героинь.

Сона Мартиросян. Фото: из личного архива героини

«В 29 лет я ушла с работы вникуда»

Сона окончила школу, когда ей было 16, и сначала все было стандартно: она хотела учить одно, у мамы было другое видение. В итоге девушка пошла туда, куда хотела мама. И стала журналисткой.

«Я пока еще не знала, буду ли заниматься журналистикой, но на первом курсе к нам пришел преподаватель, который был известным журналистом в Армении. И у него была фишка — он всегда давал такое задание: написать за семестр две статьи. Одна должна быть про свой дом, а другая — про погибшего воина. Я не понимала, о чем речь и почему я должна все это делать, но написала очерк про окраину Еревана — место, где я жила.

На следующий день после того, как я сдала работу, преподаватель зашел в аудиторию и спросил, кто из нас Сона. В целом на курсе было 60 человек, и он в тот день отпустил всех, кроме меня. А меня повел на радиостанцию, которой он тогда владел и где был главным редактором».

Так и начался профессиональный путь Соны.

«Сначала я вела там какие-то познавательные передачи, потом ушла с этого радио, а еще через 10 лет вернулась на него в роли главного редактора и главного продюсера.

Когда мне было 22 года, я ушла с радио и однажды просто увидела объявление, что новостному агентству требуется редактор. Я тогда не была уверена, чем хочу заниматься, но подала заявку, прошла тест, и меня приняли. Так я стала работать в печатных СМИ. Несколько лет я была главным редактором в агентстве, а в 2016 году у меня начался период какой-то переоценки ценностей, и я поняла, что хотя я очень любила то, чем занималась, мне этого уже не хватало. Я была простым корреспондентом, стала главным редактором, ну что еще? Казалось, что в профессии я прошла весь путь, и в 29 лет я ушла с работы в никуда».

Обычно главных редакторов мало кто знает, потому что все знают журналистов, а главные редакторы — это такие люди, которые остаются в тени. Но Соне удалось из этой тени выйти.

«В Армении политическая журналистика потеряла свой смысл»

«Так случилось, что через две недели мне позвонила подруга и сказала, что у нее есть проект, который она просто не успевает сделать. У нее был срок в шесть месяцев, нужно было написать статьи про политических активистов. И я сказала: «Хорошо, я же дома, мне все равно нечем заняться».

Короче, я взялась за эти тексты и закончила проект за две недели. И, благодаря этой работе, обо мне стали узнавать люди как о журналистке. Также меня стали приглашать в разные места — я начала работать как внештатный корреспондент разных зарубежных СМИ, и еще через два месяца меня пригласили в правительство».

В правительстве Сона несколько лет проработала пресс-секретарем в комитете водного хозяйства, затем — в министерстве социального обеспечения. Она ушла с этой работы после того, как Армения, Азербайджан и Россия подписали трехстороннее мирное соглашение.

«Тогда я поняла, что мои политические взгляды и ценности никак не пересекаются с тем, что делают власти Армении.

Сона Мартиросян. Фото: из личного архива героини

Но моей безработице не суждено было длиться долго. Через два месяца меня уже позвали пресс-секретарем в национальный центр образовательных технологий. После работы в министерстве социального обеспечения во время пандемии и войны, для меня это уже как санаторий».

Но Сона никогда не прекращала журналистскую работу. Говорит, всегда предупреждала руководство, что ей важно продолжать создавать журналистские тексты при любых обстоятельствах. Поэтому параллельно с основным местом деятельности она продолжает писать для разных армянских СМИ. В последнее время девушка чаще всего сотрудничает с такими местными СМИ, как Jam-news.net, Medialab.am, EVNreport.am.

Собеседница подчеркивает, что никогда не писала о политике как таковой и не хочет заниматься этим в будущем, потому что считает, что в Армении политическая журналистика потеряла свой смысл и это просто пустая трата времени. Ее интересует социальная сфера: права человека, различных меньшинств, люди с инвалидностью, закрытые учреждения, национальные и сексуальные меньшинства.

«Люди знают, что в моем материале будет ровно то, что они говорили»

«Если ты пишешь о правах человека, ты никак не можешь пропустить тему войны, потому что во время войны самая большая проблема — это права людей. И хочешь ты или не хочешь, тебе придется писать и об этом. И поскольку Армения — маленькая страна, война здесь затронула всех. Ты никак не можешь избежать этой темы.

У нас очень много проблем с тем, что родственники погибших или пропавших без вести не могут получить компенсации. Очень много проблем с беженцами из Нагорного Карабаха, и я думаю, что молчать о таких проблемах нельзя.

Так что последние 3–4 года я пишу в основном на тему войны и делаю материалы о семьях погибших и пропавших, а также о семьях вынужденных переселенцев.

Очень многие семьи не желают работать с журналистами и не доверяют им. Но у меня в жизни не было еще такого случая, чтобы я позвонила человеку и сказала, о чем хочу с ним поговорить, а мне бы отказали. Люди знают, что в моем материале будет ровно то, что они говорили — ни больше, ни меньше. Я думаю, это главная причина, по которой мне доверяют».

Сона вспоминает историю, как ее знакомая немецкая журналистка приехала в Армению, чтобы поговорить с семьей, которая потеряла двух сыновей, и у которой после этого родилась дочь. Немка прочитала об этой семье в какой-то зарубежной газете, а там были очень неловкие моменты, связанные с тем, как родилась эта девочка.

Сона позвонила этой семье, и мать погибших солдат сказала, что как раз после того интервью не хочет больше разговаривать с журналистами. Она просила тогда, чтобы эти подробности не вышли в печать, и журналистка согласилась, а потом напечатала все. Женщина просто не хотела, чтобы ее дочь, когда вырастет, узнала об этих деталях.

Сона Мартиросян. Фото: из личного архива героини

«Я сказала, что если она не хочет, мы вообще не будем на эту тему говорить, и что эти личные подробности не имеют для меня никакого значения, я просто хочу записать ее историю. Она согласилась. И когда интервью вышло, она позвонила мне и поблагодарила, потому что в этом материале было то, что они хотели, чтобы о них узнали. Какие у них были мальчики, какая сейчас родилась девочка, ничего лишнего.

Мне очень важно, чтобы мои герои понимали в процессе разговора, что результат интервью не будет для них болезненным.

Возможно, многие со мной не согласятся, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы вместе со своими героями корректировать материал, потому что это в первую очередь их жизнь, она касается только их, и ты так или иначе вторгаешься в это. И ты не имеешь никакого представления, как их жизнь изменится после того, как текст выйдет в печать».

«Нашим властям плевать, что говорят журналисты»

По словам Соны, в Армении никогда не было так плохо со свободой слова, как сейчас.

«И это началось не сегодня, а после революции 2018 года, когда мы не могли критиковать власть вообще никак. За это «съели» бы даже коллеги. Тогда не было принято критиковать власть, потому что это была легитимная власть, пришедшая через свободные выборы, и у нее была тотальная поддержка, даже со стороны СМИ.

На меня никакого давления (пока что?) нет, потому что все, что я говорю — это факты. Я никогда не перехожу границу. У меня могут быть свои личные симпатии, антипатии и даже ненависть к кому-то, но как журналистка я никогда не говорю голословно. Моя критика всегда конструктивная, и я не лезу в те сферы, в которых я не разбираюсь.

Но мне кажется, что нашим властям плевать, что говорят журналисты. От наших слов вообще ничего не меняется — их ни во что не ставят. Мы можем на это обижаться, можем не обижаться — это ни на что не влияет.

«Люди, которые потеряли кого-то на войне, живут в другой реальности»

Вспоминая о первом интервью с родными погибшего солдата, Сона уточняет, что никогда не делает тексты в формате интервью как такового — она просит родителей рассказать ей про их мальчика. Рассказать его историю, показать его фотографии.

«Мне кажется очень дурным тоном задавать конкретные вопросы человеку, который потерял своего ребенка, или брата, или мужа. Когда начинаешь с ними просто разговаривать, они начинают раскрываться».

Первое такое интервью она делала с родителями солдата, который попал в плен и был убит уже там. Он какое-то время считался пропавшим без вести — его часть была уничтожена, и была версия, что всех просто взяли в плен. А потом родители увидели видео, в котором их сына пытают и потом убивают.

«Мамы кричат, плачут, из них что-то выходит. А папы — они просто стареют молча. И они резко стареют. У меня было ощущение, что этот человек за пару недель поседел и постарел на 20–30 лет. И когда я с ним разговаривала, он показал мне кадры, на которых пытают его ребенка. Я знала, что они существуют, но была уверена, что родители не смотрят их.

Что они однажды узнали на них своего сына, но после этого… Как может человек смотреть это видео? А он смотрел и говорил, что периодически это делает. Я спросила, почему, и он ответил: «Эта боль, которую я чувствую, — единственное, что меня связывает с реальностью. Иногда мне кажется, что его вообще не было. Что это был какой-то сон, будто у меня был ребенок, который вырос и пошел в армию».

Сона Мартиросян. Фото: из личного архива героини

До этого я думала, что понимала этих людей, что у меня есть эмпатия. Но потом почувствовала, что этих людей понять невозможно.

Люди, которые потеряли кого-то на войне, живут в совсем другой реальности. Наши реальности нигде не пересекаются, потому что их жизни изменились безвозвратно.

Ты садишься в автобус и видишь женщину своего возраста, у которой на телефоне фотография погибшего сына. А если бы ты не увидела ее телефон, ты бы подумала, что это молодая женщина, которая очень хорошо выглядит, и она, наверное, сейчас приедет с работы домой и приготовит обед своим детям. А тут понимаешь, что ее жизнь уже не такая, как твоя, и никогда не будет такой, как твоя. Потому что каждый раз, когда она берет в руки этот телефон, она вспоминает, что у нее больше нет ребенка.

А есть матери, которые вообще не хотят говорить о своих детях. Они удивляются: «А о чем рассказывать? Он всегда рядом, он со мной, он разговаривает со мной». И ты понимаешь, что это уже не нормально, что это неадекватно, но ты ничего не можешь с этим сделать.

В какой-то момент я смирилась с тем, что не могу и не смогу понять этих людей. Но если я могу им чем-то помочь, я, конечно, должна это сделать».