Молодежь в современной белорусской журналистике. Три портрета

БАЖ рассказывает о трех белорусских журналистах, чья карьера пришлась на наше переломное и непредсказуемое время. Какую цену молодежь в изгнании платит за возможность оставаться в профессии?

Коллаж БАЖ

«Мы должны работать вдвое больше — чтобы однажды ложь не стала правдой»

Ангелина Занько, 24 года, журналистка телеканала «Настоящее время»:

— В 2021 году я должна была закончить факультет журналистики БГУ. В журналистике я с 18 лет, но в независимую журналистику пришла в 2021 году. Начала на сайте, признанном «экстремистским», а последние полтора года работаю на телеканале «Настоящее время».

До 2020 года я освещала в основном спортивные события. С 2021 года начала работать в видео-журналистике. К протестам у меня уже был определенный опыт, так что нельзя сказать, что я пришла в профессию из-за протестов.

— Почему вы оказались в эмиграции?

— Меня взяли на работу в СМИ, которые через пару недель признали «экстремистскими». Уже после моего трудоустройства одного коллегу арестовали, стало понятно, что оставаться в Беларуси невозможно. Но я очень хотела работать в независимых медиа.

— Вы не закончили факультет журналистики?

— Оставалось два месяца до окончания…

— С какими проблемами вы сталкиваетесь в эмиграции?

— Иногда кажется, что мы очень оторваны от белорусского общества: людям становится все труднее говорить с нами, даже анонимно. Часто приходится слышать отказы в интервью.

Ангелина Занько. Фото: из личного архива

Я бросила учебу, так как училась на бюджете и должна была отработать в госмедиа. Летом 2021 года стало ясно, что в Беларуси почти не осталось возможностей для независимой журналистики. В июле я уехала.

Иногда кажется, что мы все меньше можем влиять на ситуацию. Просмотры независимых медиа в Беларуси сильно упали — почти все они признаны «экстремистскими». Но даже в этой тяжелой ситуации я считаю, что мы должны работать вдвое больше, чтобы ложь не стала правдой.

Чаще всего, конечно, сталкиваешься с личными проблемами, и самая сложная из них — это то, что редко видишься с родными. У многих журналистов, с которыми я общаюсь (как у молодых, так и у более старших людей), появились проблемы с ментальным или физическим здоровьем — вероятно, это та цена, которую журналисты платят за то, что продолжают работать. Не нужно далеко ходить за примерами: буквально полгода назад я сама лежала в больнице с депрессией. Но мы не можем все бросить и уйти из профессии.

— Что ощущается наиболее тяжело: физическое здоровье, моральное состояние, материальные проблемы?

— Лично у меня нет семьи, поэтому материальные проблемы для меня не так остро стоят: я могу нести ответственность только за себя.

Наверное, все-таки больше всего болезненно сказывается ментальное давление. Мы с коллегами встречаемся и обсуждаем насущные проблемы: например, ситуацию, в которой оказался «Белсат», — она сильно бьёт и по журналистам из других редакций. Всем страшно остаться без работы, особенно в эмиграции, без возможности вернуться на месяц-другой к родителям и за это время перестроить свою жизнь.

С друзьями (как с ровесниками, так и не только) мы очень часто обсуждаем будущее белорусской журналистики. Мы все сильно переживаем за это. Лично я надеюсь, что независимая журналистика сохранится хотя бы на нынешнем уровне.

Ангелина Занько. Фото: из личного архива

— Сейчас вы живете в вынужденной эмиграции с целым возом проблем на плечах. Не задумывались ли о том, чтобы сменить сферу деятельности, выбрать более денежную, стабильную и безопасную работу?

— Не буду скрывать, что меня периодически посещают мысли перейти в другую сферу. Но я очень люблю то, что делаю: я об этом долго мечтала. Да и во время учебы на журфаке я видела много сверстников, которые пришли на первый курс с огоньком в глазах, а к четвертому курсу их глаза уже потухли. У меня было не так: и на первом, и на четвертом курсе мне нравилась выбранная профессия. На сегодняшний день, пожалуй, самая большая моя мечта — вернуться в Беларусь и продолжить свою деятельность там. И эта надежда на взлете тушит все мысли о кардинальных переменах в моей жизни.

«Как ты мог: предал государство, предал радио — предал всех»

Алексей Гулицкий, 23 года, сотрудничает с «Маланка медиа» и KYKY.

— Я поступил на журфак в 2018 году. Планировалось, что меня распределят на радио «Радиус FM», на котором я немного работал последний год учебы. Там я рассказывал новости. Что мне нравилось в этой радиостанции (хотя она и государственная), так это ее ориентация на молодежную аудиторию. В эфире не было политики, поэтому совесть моя была относительно спокойной: мне не приходилось транслировать никакую пропаганду.

Фото: из личного архива Алексея Гулицкого

Потом началась война в Украине. У меня был утренний эфир, но в таких обстоятельствах я не мог развлекать публику. Поэтому в эфире я начал сообщать новости о войне, не с пророссийской стороны, конечно. Руководство услышало этот выпуск, меня уволили в течение одного дня, а на следующий день отчислили из университета.

Перед отчислением состоялся разговор с заведующей кафедрой, которая тонко намекнула: лучше мне собирать чемоданы и куда-нибудь уезжать. Кроме того, я участвовал в протестах на факультете. Заведующая объяснила, что за мной и так уже следили, а выпуск новостей будто бы поставил меня под удар. Она посоветовала уехать.

— Как вас увольняли с радио? Какую причину назвали?

— Я провел утренний эфир с 7 до 11 часов и пошел домой. После полудня мне позвонила директор радио, потребовала прийти, мол, есть серьезный разговор. Я пришел к ней в кабинет, она закричала: как ты мог, предал государство, предал радио — короче, предал всех. И сказала: мы можем дать тебе еще один шанс, но чтобы такое больше не повторялось.

Я ответил, что не смогу молчать о войне или освещать ее с российской стороны. Тогда она со мной попрощалась и приказала уволить меня в тот же день. А на следующий день вызвали на журфак. На радио «Радиус FM» я проходил практику, и с увольнением, получается, я ее не завершил, поэтому формально меня не могли допустить к госэкзаменам.

Я сразу написал в ЕГУ (знал, что такой университет есть в Вильнюсе, он помогал некоторым моим однокурсникам после отчисления с журфака), рассказал о своей ситуации и попросил помощи. Меня сразу взяли на третий курс, помогли с визой — и я переехал в Литву.

Только после переезда я начал полноценно работать в журналистике. Это было в 2022 году. Я около девяти месяцев работал с Белорусским расследовательским центром, потом перешел в KYKY (сотрудничаю с изданием и сейчас, но так как сайта у них больше нет, наше сотрудничество носит периодический характер). Основные усилия сейчас отдаю «Маланке медиа».

— Вы в эмиграции уже два года. С какими проблемами — профессиональными и личными — сталкиваетесь в изгнании?

— Сейчас мне в основном приходится общаться с людьми, которые находятся внутри Беларуси. Во-первых, их трудно искать. А во-вторых, все медиа, где я работал, признаны «экстремистскими», поэтому не все соглашаются говорить. Да и я сам опасаюсь брать некоторые комментарии.

Основную профессиональную проблему я бы описал так: находить людей, говорить с ними, а потом еще обрабатывать тексты так, чтобы не подставить этих людей. Иногда приходится менять детали, имена.

Но всегда первые несколько дней после публикации, может, неделю, я всегда трясусь: не будет ли последствий для человека, который дал мне комментарий? Причем комментарий не обязательно на политическую тему — комментарий на любую тему.

Фото: из личного архива Алексея Гулицкого

И иногда я переживаю из-за того, что уже несколько лет не был в Беларуси, отрываюсь от контекста, и меня посещают сомнения: а нужно ли там то, что я делаю здесь? И это иногда демотивирует. Чтобы этого не произошло, стараюсь поддерживать связи с людьми, которые остались там.

Мне на самом деле нравится Вильнюс, нравится Литва, здесь я нашел свою компанию. Я адаптировался довольно быстро. Трудно только, потому что скучаю по дому, и не знаю, смогу ли когда-нибудь увидеться с семьей. Совсем недавно меня подали в международный розыск в России и Беларуси, поэтому к путешествиям я теперь отношусь очень осторожно. Не могу поменять паспорт, срок которого скоро закончится. Давление со стороны белорусского государства меня беспокоит куда больше, чем личные трудности.

— Эмиграционный хлеб не так легок, как его рисует пропаганда. Вы в изгнании, хватает и личных, и профессиональных проблем, и безопасность беспокоит. Искушение сменить сферу деятельности на другую, которая дала бы и больше финансов, и обеспечила бы бытовой комфорт, и дала бы большую степень безопасности, не ощущали?

— Знаете, над этим вопросом никогда не задумывался даже. Я никогда не сталкивался с дилеммой остаться или уйти, может, просто потому, что еще молод, есть еще и нервы, и страсть.

Я уехал из Беларуси неожиданно для самого себя. С одной стороны, у меня осталась какая-то обида на государство, а с другой — азарт: раз вы меня вытеснили из страны, значит, я буду делать еще больше, чего не смог бы сделать, находясь дома. И пока есть этот запал, у меня не возникает сомнений.

Я считаю себя журналистом, я хочу работать в журналистике — и с идеологической точки зрения, и как специалист я чувствую себя здесь очень комфортно и на месте. Мне нравится разговаривать с людьми, мне нравится рассказывать истории. И меня очень радует, что я могу на что-то влиять благодаря своей работе.

«Обязательно вернусь в Беларусь: буду разбирать архивы КГБ»

Глафира Жук, 23 года, журналистка «Радио Свобода».

— На факультет журналистики БГУ поступила в 2018 году на специальность «печатные СМИ». Училась на бюджетном отделении, получала повышенную стипендию то ли 120, то ли 130 рублей.

Глафира Жук. Фота: Виолетта Савчиц

Почему я выбрала именно журфак? Знаете, удивительная история. Где-то в 7 или 8 классе я пошла в столичный Дворец детей и молодежи, чтобы записаться в кружок. Хотелось дополнительной активности после школы. Сначала думала выбрать рисование, но что-то толкнуло меня идти дальше по рядам с кружками.

Тогда у меня не было мысли стать журналистом, но я остановилась именно перед стендом с кружками по журналистике. Хотела присоединиться к кружку печатных СМИ, но там не оказалось мест. Тогда меня быстро сосватали в кружок по радиожурналистике. Это не то, что я хотела, но подумала: схожу два-три раза, если не понравится, просто перестану ходить. Пришла раз, два, три — и втянулась. Мы учились писать тексты, которые нужно озвучивать, пробовали монтировать звук, осваивали специальную программу. Делали детские радиопрограммы, которые потом транслировались в Дворце детей и молодежи.

В 9 классе я не остановилась и пошла записываться сразу на два кружка: на радиожурналистику и на печатные СМИ. Ближе к 10 классу стало понятно, что мне это нравится, это мое. И, конечно, хотелось уже делать какие-то первые публикации в медиа.

Тогда преподаватель кружка предложила сделать настоящее интервью для радио «Культура». Я помню свою первую радиопрограмму: ужасное интервью, ужасное все, но она вышла в эфир… Была 8–10 минутная беседа с 14-летней певицей, которая выступала на различных мероприятиях и мечтала о большой сцене.

Я училась в частной школе. В мое время в частных школах не висели портреты Лукашенко, мы учились не по учебникам, которые рекомендовало Министерство образования, а изучали предметы на более высоком уровне. Нас не водили на хоккей, где играет Лукашенко, не выводили на субботники: про идеологию в чистом виде мы не знали, и на информационном часу новости про Лукашенко опускались. А мои учителя из Дворца молодежи приглашали на занятия независимых журналистов.

Случилась такая мистическая история: с журналисткой TUT.BY, которую приглашали на занятия, позже мы отсидели в одной камере на Окрестина – ее освободили, а меня в тот же день посадили.

В 2018 году я поступила на журфак. Шла туда учиться профессии, которую тогда представляла так: буду писать тексты проблемного, аналитического характера, которые будут помогать властям, чиновникам решать общественные проблемы.

Глафира Жук. Фото: Руслана Середюка

Но в свои 17 лет я сильно ошиблась, не понимала: как в медиа в современном мире может существовать цензура? Когда во Дворце детей и молодежи говорили преимущественно о независимой журналистике и почти не говорили о государственной, то на журфаке все было наоборот.

Где-то в конце 1‑го курса я поняла, что что-то здесь не так. Когда начался курс политологии, я поняла, что не так и в чем причина. На втором курсе это меня сильно огорчило, потому что я поняла, что перспектива отрабатывать два года в государственных СМИ (я училась на бюджете) меня совсем не манит.

Второй курс стал для меня очень болезненным и переломным: пришло понимание, что заниматься реальной журналистикой в государственных СМИ не смогу. После практики в госмедиа поняла, что не хочу там работать. И я стала искать варианты сотрудничества с независимыми медиа. Но до 2020 года у меня не получалось. Время от времени делала какие-то публикации, но так, чтобы на политические темы, проблемные темы, которые бы вызывали дискуссию, — нет. А очень хотелось, горела этим очень.

После выборов 2020 года мы с протестующими студентами в сентябре организовали встречу с журналистами TUT.BY, еще в Пресс-клубе. На нее пришло много молодежи, потому что все хотели знать, как журналисты работают, когда в них стреляют. После этой встречи нас вызвал заместитель декана журфака Федор Драбеня, и мы писали объяснительные, почему и как оказались на этой встрече.

Я также писала объяснительную. После написала заметку про этот факт и решила отдать в медиа.

Эта встреча подтолкнула меня к сотрудничеству с белорусскими медиа, потому что журналисты TUT.BY сказали, что им очень не хватает рук. Так получилось, что эту заметку я отправила в «Народную Волю», на следующий день газета напечатала ее. Мне позвонили из издания и поинтересовались, могу ли я сделать интервью с одной депутаткой, которая выступила против фальсификации президентских выборов. У меня сразу загорелись глаза: я сделала это интервью и отдала. Так и стала писать в «Народную Волю».

Я очень мало поработала с газетой до своего ареста, но эти 6–8 месяцев были невероятным временем: у меня получилось делать настоящую независимую журналистику. Эти месяцы я никогда в жизни не забуду.

Глафира Жук. Фото: из личного архива

С сентября 2020-го по май 2021 года я работала в независимых медиа. После меня арестовали на 30 суток за то, что пришла на суд по «делу студентов», откуда также готовила материал. Еще в камере я поняла, что передо мной простой выбор: либо уезжать, либо оказаться в тюрьме. Тем более, что после суток меня отчислили с журфака. В сентябре 2021 года я уехала из Беларуси.

— Куда вы направились?

— Сначала уехала в Германию: Немецкая федерация журналистов пригласила к себе на месяц. В Беларуси медийщиков стали массово преследовать, поэтому я и не вернулась домой. Через месяц жизни в Германии я полетела в Украину, в Киев: там находились несколько моих знакомых. В мои 20 лет в кармане лежала мизерная сумма денег, которых хватило бы на месячную аренду жилья и на продукты. Это и была моя основная проблема: денег не было, чтобы протянуть хотя бы 2–3 месяца самостоятельно. И тут на помощь пришли неравнодушные люди и организации, которые поддержали меня до того момента, как я нашла работу.

Первое время в Киеве я жила в хостеле, который бесплатно мне дал Free Belarus Cen­ter. Самое сложное было в том, что я оказалась в эмиграции без семьи. Реальность такая: ты одна — и пытаешься как-то выжить в одиночку.

После четырех месяцев жизни в Киеве, когда только-только наладился какой-то быт, началась война. И мне снова пришлось переезжать. В этот раз я переехала в Вильнюс, и только через полгода удалось перевезти вещи. Не только переезд дался тяжело психологически, но абсолютно безжалостным ко мне казался этот мир. И все же за несколько лет в эмиграции я очень сильно выросла как журналистка.

Если говорить о профессиональных вызовах, то на первое место я бы поставила отсутствие доступа к информации. Физически ты не в Беларуси и работаешь дистанционно, а добывать информацию становится все труднее и труднее. Я как раз тот человек, который в Беларуси почти и не работал: четыре года уже в журналистике в эмиграции, тогда как в Беларуси проработала всего 8 месяцев.

— Чем для вас стала эмиграция?

— Не хочу называть ее неудобством — ни временным, ни постоянным. Для меня эмиграция — болезненное состояние: ни вернуться в страну, ни увидеться с близкими людьми. Но если смотреть с другой стороны, то именно здесь я приобрела свою профессию.

Я вернусь в Беларусь, точно вернусь. У меня грандиозные планы и даже знаю, чем буду заниматься. Я не уверена, что по возвращении меня будет тянуть на работу в поле, я хотела бы заглянуть в архивы КГБ. Буду изучать и анализировать советские репрессии, современные репрессии в Беларуси: слишком много нам нужно узнать. Хотела бы написать несколько научных работ по этой теме.

— Почему вы после всех сложностей остаетесь в журналистике?

— Когда устаешь писать, говорить о репрессиях против белорусов, о диких сроках, то разные мысли приходят в голову. Но я уже столько прошла — теперь это все перечеркнуть? Учиться на айтишницу? Да и мои мозги под айти точно не заточены. Ассимилироваться в Литве и искать себя в гражданской профессии? Я все же про Беларусь, я для Беларуси, я — идейная. Не вижу даже себя в литовских или польских медиа. Свое будущее я точно связываю с журналистикой, потому что я все еще искренне верю, что она может и меняет жизнь к лучшему.