Любовь Лунёва: Недопустимо, если опытные журналисты будут вынуждены подавлять свой профессионализм и выполнять работу копирайтера

«Страх нельзя показывать, но он никуда не исчезает»

- В профессию я пришла в 1997 году. Как мне тогда показалось, случайно. Я историк по образованию. Были планы защитить диссертацию, и вообще научная деятельность считалась для меня наиболее вероятной работой. Но в 1998 году мне не продлили контракт в БГУ по понятным причинам. Тогда многие люди, в том числе учителя, ученые и художники, участвовали в акциях протеста, которые проходили почти каждое воскресенье. Было такое, что в конце митинга просто говорили, например: «В следующее воскресенье в 5 часов на площади Якуба Коласа», и этого было достаточно.

Власти пытались подавить волну протеста, в связи с чем появлялось все больше указов и постановлений. Дошло до уголовных дел. В то время своего рода штабом была Управа БНФ, куда люди приходили со своими проблемами. Я старалась помочь, чем могла, поэтому давала номера телефонов адвокатов, которые оказывали помощь во врем я следствия.

На встречах рассказывала, как вести себя при задержании и допросе. Тогда это был первый опыт для всех нас. Сотни нормальных людей в стране сразу стали «неблагонадежными элементами».

Со временем стали приходить люди с самыми разными проблемами. Находила для них юристов, консультирующих бесплатно. А потом ко мне даже обратились родственники человека, приговоренного к смертной казни. К вашему сведению, некоторые политики очень негативно отреагировали на то, что я взялась помогать этим людям. Я сейчас не буду называть их фамилии. Аргументировали это тем, что, мол, БТ покажет, что мы защищаем убийц. Но я настояла, потому что считаю, что самое главное – это спасти жизнь. И еще надо доказать, что человек является убийцей, а не подгонять материалы дела к обвинению.

Вести прием в Управе было трудно, потому что там всегда было много людей. Алесь Беляцкий предложил работать вместе, потом нашел офис. Так была создана «Весна». А потом он дал объявление о созданном правозащитном центре в газете «Свабода» и указал мой домашний номер. Представьте, что началось у меня дома и днем, и ночью.

Параллельно я комментировал некоторые вопросы для «Радыё Свабода», и в результате меня пригласили работать корреспондентом.Так постепенно я стал журналистом, но даже сейчас не могу объяснить, что это за профессия. Естественно, нужно быть максимально объективным и говорить правду, какой бы она ни была. Но как скрывать свои эмоции? Чего это стоит тебе, твоему здоровью, близким, на которых не хватает времени? Ну, по крайней мере, по моей специализации в области прав человека.

— Многие знают вас прежде всего как журналиста, работающего во время уличных акций. Это ваша отчаянная потребность в адреналине или совпадение?

- На самом деле я очень ранимый человек. Если кто-то думает, что я работаю на акциях в эпицентре и чувствую себя нормально, то он ошибается. Не помню, чтобы я могла заснуть, как нормальные люди, после брутального разгона. Нет. Как в кино, все прокручивается, как в замедленной съемке: кто-то бежит со щитом, кто-то упал, крики… И от этого невозможно избавиться.

Я же работала на радио и это гораздо сложнее, чем на телевидении, потому что нет оператора с камерой, чтобы показать всю «картинку». Приходится самому передавать все звуки, чтобы слушатель мог представить атмосферу, услышать, как скандируют люди, как их хватают полицейские, — для этого надо быть в эпицентре. И это нервы. И страх нельзя показывать, но он никуда не исчезает…

— Если бы вы вернулись в свой 1997 год, вы бы выбрали другой путь, вариант не быть журналистом?

—Это мне напоминает программу «Время»: доярок спрашивали, выберут ли они другую жизнь, и каждая из них говорила: «Если бы мне пришлось прожить свою жизнь заново, я бы прожила ее так, как сейчас». (Смеется. — Ред.). Я ни за что.

Если жизнь дает другой шанс, не стоит ли попытаться пойти другим путем?

«В конце 2021 года в Украине уже пахло войной»

— В Украине вы также освещали события первого дня войны. Вспомните этот опыт.

— Я приехал в Украину в конце 2021 года. Там уже пахло войной, она витала в воздухе. Все даже называли дату начала войны, но существовало мнение, что Россия, скорее всего, попытается захватить только весь Донбасс. 23 февраля меня направили в Краматорск, потому что это прифронтовая зона, где находится Генеральный штаб ВСУ и стратегический аэродром. Из поезда на вокзал вышли журналисты из разных стран мира и фиксеры. Большую часть их багажа составляли средства защиты – каски, бронежилеты и что-то еще. И только я с одним рюкзаком. Меня, кстати, очень впечатлило, что все они были достаточно зрелого возраста – и журналисты, и операторы. Возможно, это просто так совпало.

С местным оператором нам удалось провести опрос людей, как они относятся к тому, что у них может начаться война. А нам отвечали: «Ну, у нас все равно война. Здесь, где мы стоим, троллейбусы горели. Мы переживем и это». Лишь несколько старушек сказали, что боятся за внуков, и на время, может быть, было бы лучше, если бы родители их куда-нибудь вывезли. В семь вечера в Краматорске прошел получасовой митинг. Я вышла в эфир. Только закончили, а людей нет. Они разошлись мгновенно. Это не наши митинги.

…Все началось посреди ночи. Я никогда не слышала такого рёва, от которого буквально закладывало уши. Небо было в красных вспышках, окно так тряслось от каждого взрыва, что я выбежала в коридор.

Там уже стояли журналисты в полной экипировке.  «Терминаторы», — подумала я из-за их внешнего вида. «Сумасшедшая», — наверное, подумали они, потому что у меня не было ни шлема, ни даже шапки на голове.

Консьерж на стойке регистрации объясняла журналистам, что ключ от бомбоубежища находится у сотрудников компании этажом выше, а их рабочий день начинается в 10 часов. И добавила: «Начинался. Уже, конечно, они не придут».

Она позвонила сыну и велела ему разбудить коллег. Он слышал этот страшный грохот, а ракеты и самолеты летели на очень малой высоте. Для меня этот ужасный свистящий звук гораздо страшнее. На площади Мира я даже прижалась к стволу елки. Помните эти голубые елки вокруг памятников на площади Ленина в городах? Памятник убрали, а елки остались. Самолеты летели так низко, что в какой-то момент казалось, что они зацепятся за верхушки деревьев. А скорость?! «К черту всех этих конструкторов военной техники», — вертелись мысли в голове.

Открытое бомбоубежище находилось в подвале номенклатурной «сталинки». Кстати, в Краматорске есть такие шикарные сталинки, а в Минске их нет. Донбасс когда-то был богатым регионом. Рассмотрела, несмотря на весь этот апокалипсис, и колонны, и красивую лепнину. Понимаете? Женщины смотрят на ситуацию по-другому.

— Вы думаете, действительно есть разница?

— Конечно. Женщины уделяют больше внимания деталям.

А для репортера, работающего на улице, большое значение имеют детали для передачи атмосферы, понимания ситуации. Офисная работа через вторые руки никогда не будет такой эффективной и образной.

Например, когда эта канонада еще не прекратилась, я заметила на улице огромную очередь. Люди стояли молча, не разговаривали, как будто ничего не происходило. Стоит грохот, земля трясется, со свистом летят истребители, а они стоят и смотрят только то в небо, то в стороны. Это была очередь в банкомат за наличными. Парень пояснил: «Теперь терминалы нигде не будут работать». И правда… Это была прозаическая правда жизни, ведь люди жили в прифронтовой зоне с 2014 года. Иногда деталь, даже мгновение, может рассказать о происходящем больше, чем целая история.

Вот еще один пример того дня. На железнодорожном вокзале уже была толпа. Некоторые журналисты также приехали после безуспешных попыток выехать на такси. Таксисты типа «кому война, кому мать родна» предлагали доехать до Киева за 7 тысяч гривен. Хорошо, что мне не хватило. Один мужчина сказал: «Там уже стоят танки с буквами Z и V. На дороге пробка. Он отвезет вас до Лозовой, и что дальше? По полю пойдете?». На вокзале периодически объявляли: «Кто хочет поехать за пределы Донецкой области, на третий путь будет подан поезд до Днепра».

И вдруг еще одно сообщение, но слегка растерянным голосом: «Внимание! На второй путь прибывает поезд… в Пшемысль… Это Польша…». Наступила такая тишина! Люди замерли в оцепенении. Это длилось может минуту. Но именно эта долгая минута рассказала больше, чем что-либо предыдущее, об ужасе, который ощутили люди. Послышался крик. Женщина кому-то звонила: «Что?! Что делать?! Где ты?!». Если людей везут поездами за границу, даже не спрашивая, есть ли у них документы, то все совсем плохо.

В поезде на Киев я сидела рядом с молодой девушкой. Она рассказала мне, что недавно вышла замуж. Ее муж военный, служит в Константиновке. Это недалеко от Краматорска. Девушка сказала:«Мне позвонил муж и сказал: «Возьми с собой Вадима и только документы и теплые вещи на первое время. Съезди к подруге в Киев. Я свяжусь с тобой, как только смогу»». Огляделась, никакого ребенка рядом не было, спросила: «А где Вадим?», девушка сняла с колен шарф, а там клетка с крохотным хомячком. Девушка поспешила объяснить: «Ну как я могла оставить его одного?! Они живут и так всего 3 года. Ну что он подумает о нас перед смертью?». Это я о деталях… Как лучше передать характер и душу человека?

Эта девочка все время звонила и писала сообщения своей маме. Мама в Мариуполе на связь не выходила. Ее дом на окраине. Теперь мы знаем, что этот район был стерт с лица земли. Мама жила с гражданским мужем. Его телефон также не отвечал. А муж этой девушки попал в ад, когда оккупанты попытались окружить город и бросили на это отборные силы. Но он не сказал ей об этом. Якобы он просто был занят. Не хотел пугать. Настоящий мужчина. Жив ли он? Какая судьба постигла эту семью?

«За время работы я усвоила: ни при каких обстоятельствах нельзя поворачиваться спиной и бежать»

— Можете назвать три наиболее рискованные ситуации за время вашей работы?

— 25 марта 2006 года, когда Александр Козулин повел демонстрацию в сторону Окрестина. Тогда на проспекте Дзержинского перекрыли дорогу и начали стрелять светошумовыми гранатами. Это было впервые. Мы все думали, что это расстрел демонстрации, «кровавое воскресенье». Мои замшевые сапоги были в крови избитых людей. Военные нааступали на толпу. Люди разбегались, избитые лежали на земле, но были и те, кто не двигался. Их забрали, и мы ничего о них не знаем. До сих пор…

За время работы я усвоила: ни при каких обстоятельствах нельзя поворачиваться спиной и бежать, бег строго запрещен. Ты не можешь ни на секунду показать, что ты напуган. Это требует невероятных усилий, которые впоследствии не дают уснуть.

Вторая ситуация – 19 декабря 2010 года. Во время разгона митинга я почувствовал такой сильный удар в поясницу, словно молнии из глаза. Я думал, что Ленин упал на меня с постамента. Выяснилось, что спецназовцы догнали мужчину, сделали ему подсечку, и, падая, он ударил меня головой в поясницу. Даже ходить было трудно. И скорую туда вызвать нельзя. Пока шла, то в одном, то в другом месте — капюшоны, перчатки, шарфы, кровь на снегу, вытоптанное место — здесь останавливался автозак…

Третья ситуация была в 2020 году. 9 августа, когда шла зачистка возле стелы на проспекте Победителей, был момент, когда проезжую часть открыли и выехал старый грузовик, а за ним и машина ГАИ. К ним бросились разгневанные люди, пережившие газовые атаки, светошумовые гранаты и водометы. Гаишники быстро уехали, но автозак остался стоять. Его окружили. И вдруг я увидел пистолет у одного из мужчин. Не разбираюсь в оружии, возможно, это был стартовый. Но у меня все время было в голове, что если что-то подобное произойдет, уже будут возбуждены уголовные дела. Мы тогда еще не знали, что на Окрестине уже «сдирают шкуру» с людей.

Как я вообще могла подойти и крикнуть ему, чтобы он убрал пистолет? Я все время себя спрашиваю, есть ли у меня мозги… Я кричала каким-то невообразимым голосом, чтобы помогли убрать этих людей. Каким-то образом я почувствовал, что он не один. Напарник того, что с пистолетом, с перекошенным лицом начал с такой злостью: «Женщина, не мешайте! Отойдите!». Когда ко мне подбежали мужчины, эти неизвестные словно растворились в толпе.

Война само собой. Честно говоря, в Краматорске я в какой-то момент подумала, что может случиться самое худшее, что все просто сравняют с землей.

— Вспомните для баланса и смешные моменты. Можете что-то рассказать?

— Естественно, смех и грусть как-то сочетаются. Что касается акций, то здесь можно издать целую книгу анекдотов. Но и в рутинной работе может произойти что-то неожиданное. Однажды, где-то 22 марта, я делала сюжет для утреннего эфира о том, что чиновники предложили законопроект о штрафовании владельцев собак за выгул в неположенном месте на сумму, эквивалентную 50 евро. Записала юриста, что штраф должен соответствовать зарплате, какого-то чиновника, собачников, что у нас не хватает мест для выгула. Сюжет вышел в эфир. И была у нас такая обратная связь со слушателями – «Звонки на Свободу».

С момента эфира прошло пару часов. В Праге стоит хохот. Мне дают послушать звонок слушателя. Возмущенный мужчина говорит: «Накануне Дня Воли, святого для каждого белоруса, журналист Любовь Лунева не поинтересовалась у активистов «Молодого Фронта», как они готовятся к празднику. Она не расспрашивала лидеров демократических сил о планируемых мероприятиях. Нет! Ведь ее интересует только один вопрос: «Где будут ср#ть собаки!».

«Я наконец поняла, почему мы выжили во всех этих разделах, войнах»

— В разговоре вы упомянули 2020‑й. Как вы лично восприняли происходящее?

— У меня появилась надежда. Когда увидела море людей, то радости не было предела. Вспомнила своих близких, которые жили не для того, чтобы жить. Моя мама мечтала об этом. В день выборов, 19 марта 2006 года, ей исполнилось 70 лет. И она сказала, что если Лукашенко потерпит поражение, это будет для нее лучшим подарком. В 2006 году по дороге на работу она приносила на Площадь термосы с бутербродами. Все наши термосы остались там. Мама преподавала экономику в Технологическом университете. Кто-то настучал, и декан спросил, правда ли, что она поддерживает «бандитов» кофе. И она ответила, что это меньшее, что она может сделать. Вспоминала Александра Надсона — вот он бы обрадовался.

Хотя было понятно, что Россия так просто нас не отпустит.

И еще была большая гордость за наш народ. Наша солидарность стоит дорого. Знаете, всегда в такие напряженные моменты сравнивала наших с украинцами. И я считаю, что белорусы более сплочены. Помните, как мужчины прятали женщин за своими спинами? Как они вытаскивали друг друга? А бинты и вода в подъездах? Меня очень впечатлила история в Жодино. Ночью возле СИЗО стояли люди и ждали тех, кого освободят. Я спросила у одной семьи, кто у них там, а они говорят, что просто сняли квартиру по объявлению, чтобы человек, которого освободят, мог принять душ, переодеться и нормально поспать в чистой постели. А потом его отвезут домой, куда он скажет. Незнакомого человека.

Я наконец поняла, почему мы пережили все эти разделы и войны, когда нас постоянно пытались и пытаются уничтожить. Мы спасаем друг друга в самое опасное время. Мы обязательно выживем… Но какой ценой на этот раз?..

— А как насчет стукачества? Это ведь тоже белорусы задерживают, избивают, судят и издеваются.

— Однажды спросила Николая Статкевича: «Почему именно белорусских солдат отправляли воевать в горячие точки?». А он со смехом сказал: «Потому что они боятся начальства больше, чем врага». Но, возможно, в этом есть доля правды. Не следует забывать, что страна фактически находится под оккупацией. Россия развалится – и тогда мы будем свободны, будут другие условия.

А для стукачей сейчас просто благоприятный период.

— Любовь Алексеевна, перед вашими глазами проходит новейшая история Беларуси. Что для вас в действиях неизменного руководства Беларуси было самым худшим за это время?

— Непростительно то, чего они не сделали. А именно, до сих пор нет ни национальной программы оздоровления населения, ни программы диспансеризации в связи с аварией на Чернобыльской АЭС. Эта катастрофа до сих пор уносит жизни людей. Попробуйте найти сегодня в Беларуси хоть одну семью, где кто-то из родственников не умер от рака, или кто-то не болел, не лечился? Помните, как сразу мир пришел к нам на помощь? Присылали различное оборудование, детей забирали на оздоровление, но что сделали власти? Это настоящий геноцид.

«Это ненормально, когда профессиональные журналисты оказываются на улице и думают, как выжить»

— Мы переживаем трудные времена. Верите ли вы, что белорусская журналистика, наши медиа выдержат испытание и, прежде всего, что люди останутся в профессии?

— Что касается профессии, я считаю недопустимым, когда профессиональные журналисты оказываются на улице и думают о том, как выжить. Но при этом в редакциях появляются совершенно случайные люди. И на выходе продукт такого же качества. Так чего же удивляться, что аудитория уменьшается. Не всем интересно читать школьное сочинение для восьмого класса.

Ситуация с журналистикой в ​​изгнании, за границей вообще специфическая, мы с ней столкнулись впервые. Но это ненормально и недопустимо, когда профессиональные журналисты, чтобы иметь возможность элементарно оплачивать жилье, вынуждены подавлять свой профессионализм и выполнять работу копирайтера в смм, например. Профессиональные журналисты учатся всю жизнь, им приходится всю жизнь заботиться о своей репутации. И если в нынешних условиях они вынуждены подстраиваться и молчать, чтобы не потерять минимальный заработок, это ненормально. Но мне кажется, что мы проходим определенный этап, после которого появится другое поле. Может быть, я просто хочу этого?

— Как возраст влияет на отношение к жизни, влияет ли вообще?

— Влияет, безусловно. Когда я сейчас слышу от молодых девушек и парней, что их самая большая мечта – вернуться на родину, я настроена немного скептически.

Если бы мне сказали в 19 лет, что я могу поехать за границу и учиться или работать там, я бы помчалась впереди самолета по взлетно-посадочной полосе.

И это нормально, если молодой человек хочет посмотреть мир, увидеть новые города, завести новых друзей.

А с возрастом, как мне лично кажется, приходит чувство ответственности. Я был приятно удивлен тем, как однажды в Лондоне Ивонка Сурвилла рассказывала о Беларуси. Она с любовью рассказывала о том, какая у нас природа, каких ученых, поэтов дала миру наша земля. И я увидела, что это было абсолютно искренне. Мы, конечно, любим свою Родину, но в разном возрасте эта любовь разная. Чем ты старше, тем ближе к тебе становятся люди.

Раньше были просто люди, как и природа, они красивые и все. Не было ощущения, что оно свое. Надо дожить до определенного уровня, чтобы почувствовать, что страна – это дом, а народ – семья. Теперь думаю: «Почему я не чувствовала этого раньше?». И я думаю, что это вопрос возраста. Теперь я понимаю старых эмигрантов, которые хотели приехать умереть на Родине. Только сейчас..

Читайте еще:

«Яго фатаграфіі былі заўсёды крутымі»: у Вільні адкрылася выстава Уладзіміра Парфянка

Проект Белсата «Вот так» признали иностранным агентом в России

«У меня и так работы много, а тут еще вами, бэчэбэшниками, заниматься». История Евгения Суховерха — в выражениях, услышанных от силовиков