«Братская могила, в мешках хоронят детей. Плачешь и снимаешь». Как Мстислав Чернов и Евгений Малолетка документировали уничтожение Мариуполя

В том числе они фотографировали и снимали на видео:

• работу врачей в обесточенной больнице в Мариуполе, где ежедневно делали операции при свете фонарей,

• последствия российского удара по роддому в Мариуполе: эти фото и видео Кремль и российские пропагандистские СМИ пытались представить как «фейк»,

• похороны погибших жителей города в братских могилах.

Журналисты проработали в городе 20 дней, но были вынуждены уехать, когда российские войска подошли слишком близко и захватили часть города. Они смогли вывезти драгоценные фото- и видеоматериалы, которые, скорее всего, были бы уничтожены российскими военными. Эти кадры Малолетка и Чернов считают свидетельствами того, «что из себя представляет российское вторжение в Украину: что это не специальная операция, не какие-то точечные удары по инфраструктуре или военным, что это уничтожение людей, уничтожение городов».

Недавно в Праге у Малолетки и Чернова прошла выставка их военных фотографий. Мы встретились с обоими журналистами и поговорили с ними об их работе в Мариуполе и об угрозах, которые они получали за то, что показывали людям правду о войне в Украине.

– Расскажите, пожалуйста, как вы вообще оказались в Мариуполе за день до вторжения?

Евгений Малолетка: Мы в тот момент были в Украине в командировке. Все ждали, что со дня на день начнется война. Но никто не знал когда. Эта дата переносилась каждый раз. Уже были предпосылки за последние несколько дней, что это случится со дня на день. А 23-го мы уже поняли, что это будет завтра.

– А после чего вы это поняли?

Евгений Малолетка: 21 февраля было заседание Совбеза РФ. А потом был концерт, кажется 22-го числа, я не помню точно, какого числа… Это очень было интересно смотреть. Как будто они объясняли для внутреннего зрителя, что будет происходить.

– И вы решили ехать именно в Мариуполь?

Евгений Малолетка: Мы переночевали в Волновахе (город на юго-западе Донецкой области Украины – НВ). На следующий день едем и видим, что все дороги в траках – следов от тяжелой техники. Мы понимаем, что все выезжают на свои боевые позиции и готовятся уже встречать [наступление российской армии]. Вечером поняли, что пора. Мы сделали круг из Бахмута и оттуда уже поехали на Мариуполь. И за час до войны мы приехали в Мариуполь. Где-то в 3:00–3:30 мы там были.

– А как так произошло, что вы там вообще вдвоем остались из журналистов? Кроме вас в городе почти никто не работал.

Мстислав Чернов: Втроем, еще был продюсер.

Мне кажется, что в какой-то момент все международные журналисты, которых мы встречали, просто уехали. Во-первых, потому что в Киеве шли бои. Был шанс, что Киев возьмут, и это считалось самой большой угрозой, это считалось в международных новостях самой большой новостью. Во-вторых, много редакций приняли решение эвакуировать своих журналистов, потому что был шанс, что Мариуполь будет окружен. Кто-то понимал, что завтра-послезавтра закроется кольцо, и все, и они решили выехать.

Мы подумали, поспорили, запланировали – и нам разрешили остаться. Это было осознанное решение, которое мы приняли, понимая, что это опасно. У Asso­ci­at­ed Press работает несколько команд, и нашей зоной был Мариуполь.

– Расскажите, пожалуйста, про условия, в которых вы жили и работали.

Мстислав Чернов: Я всегда пытаюсь сказать, что условия, в которых жили журналисты, не важны совсем. Это просто условия, в которых в городе жили все люди. То есть: нет воды, нет электроэнергии, а у нас еще нет памяти на карточках, и нам неоткуда отослать сюжеты. Но все равно: то, как нам сложно было, – это неважно. Совсем неважно. Потому что для нас это было осознанное решение работать журналистом, осознанное решение делать эту работу. А для людей, которые там остались, это не был выбор, это просто была трагедия.

Евгений Малолетка: Хотя нам было очень стремно, но в данном случае мы не хотели выезжать. Потому что мы считали, что должны остаться до того момента, пока у нас есть возможность работать.

– А зачем вы считали, что должны остаться?

Евгений Малолетка: Зачем? Мы считали, что важно показать, что происходит.

Мстислав Чернов: Уникальность истории Мариуполя в том, что это была первая история, которая показала миру, что из себя представляет российское вторжение в Украину. Она показала, что это не «специальная операция», не какие-то точечные удары по инфраструктуре или военным. Она показала, что это – уничтожение людей, уничтожение городов. И это был шок для всего мира. Это во-первых. Во-вторых, со временем Мариуполь стал символом этого вторжения, горьким и болезненным символом.

– Расскажите, пожалуйста, о съемке в роддоме, на который была сброшена бомба. Как вы вообще оказались там? Как российская пропаганда слепила из вас демонов, главных врунов?

Евгений Малолетка: Все было достаточно несложно. В тот день мы снимали братские могилы: как людей из больницы №2 доставляют на старое городское кладбище. Там до этого была большая траншея, 30-метровый ров, куда скидывали все тела убитых, умерших, куда привозили людей из других районов. Такая огромная могила, куда скидывали всех.

Потом нам нужно было поехать и зарядить свои компьютеры. Мы решили, что поедем в больницу, потому что там всегда работал генератор. Но там был такой обстрел, что мы развернулись и поехали назад. Там был магазин «Тысяча мелочей», и вот мы за ним припарковались в каком-то дворике. И в этот момент мы слышим звук самолета. Он гудит, рвутся снаряды, происходит огромная серия взрывов. Там была женщина: у нее на 12‑м этаже был выход на балкон. Она открыла нам дверь своей квартиры, показала вид на ту сторону, где были взрывы. Мы посмотрели, где идет дым, где были взрывы. Спросили ее: «А что это такое зеленое?» И она говорит: «Больница №13».

Самолет или несколько самолетов скинули бомбы: на больницу, на Приазовский университет и еще куда-то. Была серия взрывов. А больница была прямо напротив, ну, мы и пошли в эту больницу.

– Было ли в районе этой больницы что-либо, что можно было бы трактовать как то, что это военный объект? Или что там могли находится военные?

Евгений Малолетка: Есть объективные свидетельства того, что что-то используется как военная база. Это наличие окопов, каких-то позиций, наличие рядом какой-то военной техники и так далее. На тот момент мы там, около больницы, не видели ничего. Мы знали, что там находился госпиталь, военный госпиталь, там, где лечили раненых военных. Но это было не прям в роддоме, это другое здание. Но там, вокруг роддома точно не было позиций.

– А по тому зданию, где был военный госпиталь, попали в итоге?

– Нет, нет.

– Героиню ваших съемок потом стали активно использовать российские пропагандисты…

– В данном случае нам было важно показать, что происходит в городе, что было. Но очевидно, что сама эта ситуация, и свидетельства, и Марианна, доказывают, что это все так и было.

– А Марианна случайно попала в кадр? Вот бегут три роженицы, вы выбираете, кого захватить в кадр, а кого – нет?

– Ну, она была там. Объективно ты видишь, что это роддом, и выходит женщина. Беременная: по ней видно, что она беременная. Ты видишь, что все разрушено, ты это показываешь и снимаешь. А выбор фотографии той или иной в этой ситуации делаешь уже немножко позже.

– А вы удивились, когда потом стали говорить, что это постановка, что это актриса?

Евгений Малолетка: Ну, мы посмеялись, конечно, да. Но это не в первый раз такое происходит. Это было еще с нашими коллегами в Грузии в 2008 году. Было с украинскими коллегами. С коллегой из Reuters Глебом Гараничем: его тоже обвинили, что это все постановка и все остальное, что неправда, что мирных жителей здесь не убивают. Это методичка, по которой работает пропаганда.

– За эти двадцать дней в Мариуполе вы когда-нибудь плакали? Или после этого?

Мстислав Чернов: Да, плакал. Было. Когда дети умирают. Ты снимаешь и плачешь. Потом детей хоронят. Братская могила, и ты знаешь, что в этих мешках, которые кидают в эту братскую могилу, – там те дети, которых ты снимал. То есть вот эта девочка, этот мальчик – они в тех мешках. А их просто кидают туда. И ты плачешь. И снимаешь.

Но это нормально. Не то чтобы: «О, это так тяжело!» Это тяжело, но нам не так тяжело, как родителям этих детей. И не так тяжело, как самим этим детям.

– Что в Мариуполе для вас было самое страшное за эти 20 дней?

Евгений Малолетка: Это как лавина, которая сходит, но ты не видишь ее на вершине, потому что ты стоишь в долине. Ты слышишь шум, но не видишь еще полной волны. Тебе начинает быть страшно, но ты не осознаешь всю опасность до конца. Может быть, это и к лучшему. Сначала ты осознаешь, что да, тебя присыплет. Потом думаешь: ну, у тебя же нет другого шанса. Либо ты здесь будешь сейчас искать камень, за который можно укрыться и что-то делать, тогда есть шанс. А если ты будешь просто бояться и плакать, сидеть в подвале, то явно ничего не произойдет.

В самом начале у меня были плохие ощущения, что опасно: прилетает очень хаотично, стремно выходить на улицу и куда-то выезжать. Но потом стало менее стремно. А потом стало даже немножко пофигистически. Потому что если ты не поедешь, то ничего не сможешь сделать. И это чувство страха ты перебарываешь уже на месте, потому что другого шанса нет.

– Я часто слышала от военных журналистов, что если ты сильно поборешь в себе это чувство страха, то у тебя есть риск не выжить. Поэтому нужно быть очень аккуратным…

Евгений Малолетка: Всегда есть риск. В данном случае хорошо построена система, что нас в агентстве стараются держать на одном месте не больше, чем месяц. Потом стараются ротировать, либо давать отдых, либо ты можешь снимать какие-то другие темы – чтобы у тебя была эмоциональная разгрузка. Потому что находиться все время в стрессе или ездить на передовую и находиться там в опасности – это… Нужно держать баланс, чтобы сохранять чувство страха.

– Что вас за 20 дней сильнее всего впечатлило?

Мстислав Чернов: Последний день. На выставке есть эта фотография, она не очень часто попадает в публикации, потому что она тяжелая. Мы знали уже, что уезжаем, мы ждали конвой Красного Креста, чтобы пытаться выехать. И мы были в больнице, это была последняя работающая больница в Мариуполе. И один из врачей повел нас в подвал. Мы прошли мимо главного входа, и возле главного входа просто лежали тела людей. И я еще подумал: тут я вижу одного военного и где-то пятнадцать гражданских. Где-то такой и был баланс.

И потом он идет, идет, идет, мы спускаемся в подвал, и… он нам показывает, а там десятки мертвых людей, убитых людей. И врач говорит: «Это все люди, которых мы не смогли спасти». А потом он подходит к такому какому-то маленькому свертку, начинает его разворачивать, и… и мы сначала не понимаем, что там. А потом мы понимаем, что там маленький ребенок. 23 дня этому ребенку. И это было последнее, что я снял в Мариуполе. Потом мы уже уезжали, и этот кадр стоял у меня в голове. И я думал, что это ужас. Но сколько еще такого там было, чего мы еще не смогли снять и не сможем показать?

– А машину свою вы как потеряли?

Евгений Малолетка: Нам нужно было поехать в больницу и верифицировать женщин, кого эвакуировали после бомбардировки в роддоме: кто из них выжил, кто не выжил. И мы попали в окружение в одном районе. И потеряли машину.

Мстислав Чернов: Мы поняли, что одна из женщин умерла, а другие родили. И когда мы их нашли, я снял сюжет, и мы поняли, что мы в окружении. То есть мы уже не могли выйти из больницы: уже подъехали танки, начали стрелять по домам, которые были рядом с больницей.

Евгений Малолетка: Получилось так, что здание напротив, одно из зданий корпуса больницы, Центр крови, уже был занят русскими военными. Они открыли огонь по больнице и ранили там медсестру. А через какое-то время на улицу выехали русские танки и заблокировали все подъезды и выезды. И наша машина в том числе находилась в зоне обстрелов, и забрать ее было небезопасно.

Поэтому нам нужно было пробежать определенный кусок дороги. Машина стоит на видном месте, и танки перекрывают все подъезды, эвакуироваться на машине было небезопасно. Поэтому мы решили, что мы спрячемся пока что в больнице. Переждем. Врачи нам дали белые халаты. И мы в белых халатах делали вид, что мы – медицинский персонал.

Мстислав Чернов: Мы просто ждали всю ночь, что случится дальше. И утром полицейские, спецгруппа, пришли нас оттуда вытянуть. И они нас спасли. Нам просто повезло, что полицейский, который с нами был, передал по рации, что журналисты застряли в больнице. И группа просто пришла нас спасать! Они шли уже через поле боя и выводили нас тоже через поле боя.

Евгений Малолетка: Мы пробежали где-то около километра под обстрелом. Прыгнули в их бронированные машины, и они нас довезли в центр города. И сказали: «Пока, ребята».

– А в центре города было что?

Евгений Малолетка: А в центре города было ничего. Один район уже занят русскими, они взяли один блок. Но город большой. Центр города был под контролем [украинской армии], и периодически шли столкновения между районами, городские бои.

– То есть вас вывезли с территории, которая контролируется россиянами, на территорию, которая контролируется украинскими военными?

Евгений Малолетка: Да, это называется «оперативное окружение», «зона оперативного окружения», и мы в нее попали, были заблокированы, но нас оттуда эвакуировали. Нас вывезли в центр города, сказали «Пока», и мы пошли своим ходом к себе в гостиницу. Это было 12 марта. А выехали мы из Мариуполя 15 марта.

– Как вам удалось выбраться из города? Позже вы писали, что россияне на вас объявили охоту. Почему? Что это за списки были?

Мстислав Чернов: Во-первых, тогда объявили охоту на всех журналистов. Приходили новости, что стреляли в BBC, CNN, убили нескольких журналистов иностранных. Немного позже расстреляли Макса Левина (украинский фотограф, убит под Киевом в марте 2022 года – НВ). Тогда мы не знали, что с ним случилось, но его расстреляли.

Тогда уже было понятно, что все журналисты являются целью. В Мариуполе был еще один документалист из Литвы (Мантас Кведаравичюс, литовский документалист, убит в Мариуполе в апреле 2022-го – НВ), его убили тоже. Очевидно, что все журналисты были целью. А про нас просто писали в официальных информационных российских ресурсах, что мы террористы, вот наши имена. Нам приходили угрозы в социальные сети. Мариупольские полицейские нам тоже сказали, что за нами охотятся.

– Как вы приняли решение, что нужно выезжать? Что вам сказало: «Ну, все ребят, пора заканчивать»?

Евгений Малолетка: Выехали мы 15 марта. Объективно уже было просто очень сложно работать, потому что у нас не было машины. Иногда нам помогала полиция и возила нас на своей машине. В одном из полицейских участков патрульной полиции был интернет, они помогали нам сливать в редакцию какую-то информацию. В других частях города интернет уже не работал, а у них там был какой-то спутниковый интернет: медленный, но он работал.

Мстислав Чернов: Самым тяжелым было не отсутствие воды и даже не чрезвычайно высокий риск: просто выходить на улицу и что-то снимать – это уже очень большой риск. Самым тяжелым было знать, что ты снял 20 часов видео, а смог ты отправить только 10 минут из этого видео. То есть сказать нам было что, но ты не можешь этого сделать, потому что нет связи. Поэтому выехать из Мариуполя и вывезти жесткие диски, вывезти карточки и все это опубликовать было принципиально важно.

К счастью, нам удалось выехать. Но сотням людей не удалось, они погибли. Мы потеряли нашу машину, и нам посчастливилось, что нас вывозила семья на своей машине. И нас просто не заметили в этой машине, так как она была разбитая.

Евгений Малолетка: Мы жалеем, что уехали рано и не сняли, как разбомбили Драмтеатр. В Мариуполе можно было оставаться долго, хоть до «Азовстали». Но вопрос в том, чтобы была потом возможность как-то выехать и безопасно вывезти все архивы, потому что это очень важно. Ребята же, которые были на «Азовстали», они же тоже много снимали. Но у них ничего не осталось, все было уничтожено. Осталось только то, что они успели залить в ютуб.

– Вы сказали, что у вас есть чувство вины из-за того, что вы уехали. Из-за чего?

Мстислав Чернов: Мы это же слышали и от врачей, с которыми работали. Они выехали незадолго до того, как россияне уже оккупировали тот район, где мы работали в больнице: за несколько дней большинство врачей выехали из этой больницы, потому что они больше не могли работать.

И они нам потом говорили, что они чувствовали вину, потому что они как-то просто оставили людей. Но у них не было возможности работать! Не было медикаментов, не было транспорта, ну ничего они не могли делать. И с нами тоже так же было. Мы выезжали, и мы понимали, что город остается, и самое плохое начинается именно сейчас, когда мы выезжаем. Ведь самые большие разрушения города начались именно тогда, когда мы уехали.

Просто еще один пример: на следующий день, когда мы уехали, россияне разбомбили Мариупольский драмтеатр. И там уже не было ни одного журналиста. И это – такой очевидный пример, что происходит, когда нет журналистов, когда нет возможности увидеть объективно и полностью, что именно произошло. Мы потом делали расследование. Мы опросили десятки людей, которые выжили, и семьи, которые потеряли близких, на это ушел месяц. Мы смогли реконструировать полную картину этого преступления. Но все равно. Если бы там были журналисты, это было бы намного легче. И доказательства были бы более очевидными.

– Ваши фото, ваши видео всколыхнули мир…

Евгений Малолетка: Мне сложно сказать, насколько это всколыхнуло. Наши фото и видео не остановили войну, не остановили обстрелы. Самолеты продолжили летать и бомбить. Ну вот как можно оценить действие информации в данном случае? Мне бы очень хотелось, чтобы это что-то изменило на земле. Может, в понимании людей это немного и изменило, но, к сожалению, те люди, которые не верили в то, что происходит в Украине, они и продолжают не верить.

– Евгений, твой родной город оккупирован. Что ты чувствуешь в связи с этим?

Евгений Малолетка: Оккупирован. Как и твой. Мне очень грустно видеть там русский флаг. Люди все боятся. Наших знакомых забирают в плен, сажают в тюрьму, делают ложные обвинения. Мы также видели съемки изгнания из города. И все остальное. Многих людей там не находят. Что ж это такое? Это российская справедливость такая?

– Сейчас много говорится о том, что украинским журналистам очень сложно выдержать баланс, рассказывая о войне, именно из-за того, что гибнут люди, которых ты идентифицируешь, как «свои». Вы с этим сталкивались?

Мстислав Чернов: Нам немного проще, потому что мы работаем в международном агентстве. И у нас есть стандарты, по которым мы всегда работаем. Они не меняются от того, где идет война. Поэтому у нас всегда есть возможность немного отступить назад и посмотреть «со стороны». И тебе всегда помогают редакторы, которые говорят: «Мстислав, нужно посмотреть вот так или вот так, с этой стороны или с иной». Или: «Тебе не хватает комментария такого или такого».

Но да, тяжело эмоционально, просто эмоционально тяжело работать. И ты не можешь не иметь точки зрения на то, что происходит, ты не можешь быть нейтральным внутренне. Но это совсем не означает, что ты не можешь профессионально делать свою работу. Мне кажется, что это относится ко всем журналистам. Потому что когда ты из журналиста превращаешься в активиста, ты теряешь доверие зрителя. А когда ты теряешь доверие зрителя, ты даешь возможность пропаганде тебя атаковать и говорить: «Смотрите, вот это пропагандисты, им нельзя верить. Они ангажированы, не могут говорить объективные вещи». Именно поэтому важно всегда стараться оставаться с холодной головой.

Мне кажется, что важно посмотреть на историю Мариуполя и вообще на вторжение России в Украину не только с перспективы момента, который сейчас. А посмотреть, как на это будут смотреть люди через 100 лет, когда они захотят понять, что происходило в Мариуполе 100 лет назад. Может, снова будет какая-нибудь орда, какой-нибудь конфликт, Четвертая мировая война. Если бы у них был пример, если бы они увидели, как это страшно, если бы они увидели это видео‑, фото‑, текстовые документы, может, люди захотели бы сильнее остановить это.

Читайте еще: 

Дзяніс Дудзінскі: Прызвычаіцца можна нават да пастаяннай прысутнасці смерці

Акция солидарности с Евгением Меркисом: норвежские журналисты поддержали белорусского коллегу

«Мы обязаны жить дальше, чтобы вернуть украденное время». Свой день рождения Марина Золотова проводит в СИЗО, публикуем отрывки ее писем