Журналист как трость для слепого. Андрей Куликов — о принципах и ценностях профессии

Показать одной половине, как живет другая половина

Нужно не бояться знакомиться с идеологией и философией, которая нам вроде бы чужда. В английском языке есть такая поговорка: увидеть, как живет другая половина. Возьмем британские газеты. Есть солидные издания, такие как The Times, The Inde­pen­dent, а есть таблоиды. И есть социологи, которые делят людей на социальные категории от А1 до Е. Категории А1 – С1 — более состоятельная часть британцев. Например, А1 —  это люди из высшего общества, которые занимают высокие должности и имеют большое влияние и деньги. С1 — люди с высшим образованием, которые много зарабатывают. Дальше идут люди меньшего социального статуса, Е — люди без работы и определенного места жительства.

«Желтая» газета Sun выходила тиражом 6 млн экземпляров, а читали ее 18 млн человек. То есть один экземпляр прочитывали в среднем 3 человека. В Британии это распространено: прочитал газету в метро — оставил на сиденье, чтобы ее взял другой. Среди читателей газеты Sun — большое количество людей категории А1, В и С. Все потому, что эта газета для них — едва ли не единственный способ узнать, как думает, чем живет вторая половина.

В этом и есть одна из главных функций журналистики: показать одной половине, как и почему так живет другая половина, а не пропагандировать взгляды той или иной стороны.

Андрей Куликов: Когда я говорил в эфире об убийстве Бабченко, то вспоминал Шеремета

Соцсети не являются показателем настроения общества

В журналистике появился новый жанр: когда что-то произошло, в СМИ появляются статьи, как на это событие отреагировали в социальных сетях. Но такой подход вводит в большое заблуждение. Соцсети не являются показателем настроения общества.

Во время Майдана какой-то белорус написал пост поддержки протестующим. Наши очень обрадовались. К слову, у украинцев большая симпатия к белорусам, и много мифов относительно белорусов и Беларуси.

Кто-то из украинцев в ответ на этот пост поддержки написал: «Спасибо, держитесь, мы придем и поможем вам». Что само по себе не очень правильно и может быть трактовано как вмешательство в дела сопредельного государства. На что белорус написал: «Вы к нам уже приходили». И процитировал Гаркушу — героя восстания Богдана Хмельницкого 1648 года. Тогда казаки, мягко говоря, не очень дружелюбно относились к белорусам. Какая обида всколыхнулась с украинской стороны! Нам напомнили, что мы не всегда правы. Это желание быть всегда правыми, не обращать внимания или намерено скрывать то, в чем мы когда-то были виноваты, — разрушительно.

Когда мы говорим о наших исторических победах, мы часто забываем о том, какой ценой для других людей они достались.

Почему россияне верят даже самым безумным выдумкам об украинцах?

Когда началась война в Украине, я начал задумываться о том, почему россияне часто верят даже самым безумным выдумкам о нас. Может быть, в глубине души они думают, что в определенных ситуациях были бы способны на такое? Ведь столько десятилетий их убеждали в том, что украинцы — это русские, но со странным акцентом, и для многих разницы между нами нет.

Когда они встречают утверждение, что украинцы распинают мальчика или стреляют в снегирей только из-за того, что у тех красная грудка, значит, они примеряют это на себя и приходят к выводам, что это вполне реально.

Журналисты как трость у незрячего человека

Вера часто слепа. Она базируется на утверждениях, которые не надо доказывать. Нам в Советском Союзе говорили: там, где хозяйничает капитал, люди бесправные, а у нас каждый человек имеет права и возможности развиваться, получать бесплатное образование, работать по специальности, и вообще мы строим самое счастливое общество.

Доказательств же бесправности людей на Западе не было. Мы никогда не были в тех странах и получали искаженную информацию. В учебнике за 4 класс по истории СССР я припоминаю две картинки: на одной была очередь безработных на биржу труда в Нью-Йорке. Это потом я понял, что фотография была со времен Великой депрессии 1930‑х годов. И вторая картинка: у ворот советского завода стоял дядька в кепке и читал объявление «Требуются: слесари-наладчики, фрезеровщики» и так далее.

Это один из частых приемов пропаганды — сравнение вещей, явлений, которые не совпадают по времени, обстоятельствам или месту. 

В чем отличие знания от веры? Мы верим, что впереди есть твердая земля, идем туда и проваливаемся. Знание же подразумевает то, что мы сначала проверили почву. Даже у незрячего человека есть палочка для проверки. Журналисты — это палочка для многих людей. Для этого у нас специфическая квалификация — добывать, проверять и обрабатывать информацию.

Меня попросили поработать с новыми украинскими полицейскими, чтобы они лучше относились к журналистам во время исполнения профессиональных обязанностей. Я говорю полицейским: если вы думаете, что речь идет только о защите прав журналистов, когда они работают, на самом деле это не так. Это в той же мере защита и ваших прав. Потому что речь идет о защите и обеспечении права всех людей на свободу высказывания, она присуща не только прессе, СМИ, но и полицейским, прокурорам, домохозяевам и так далее. Если ты кого-то дискриминируешь, ты в свою очередь оказываешься в дискриминируемом положении, хотя это не всегда очевидно.

Быть глазами, ушами, кончиками пальцев своей аудитории

Журналисты — работники сферы услуг. Не зря в английской терминологии анонс перед выпуском новостей называется «меню». Мы даем пищу для ума.

У тебя могут быть собственные приверженности, неприятия, и ты иной раз вынужден сдерживать себя, что часто бывает довольно трудно. Я впервые с этим по-настоящему столкнулся во время «Оранжевой революции». Я тогда работал на украинскую службу ВВС. На Майдане с одной стороны стояли люди с желто-синими ленточками, национальными атрибутами — приверженцы Ющенко, а напротив стояли не полицейские, а такие же люди, но которые думали иначе. Я шел между этими рядами, а мне с двух сторон кричали: «Иди к нам, почему у тебя нет сине-желтой повязки?».

А у меня в душе сине-желтая повязка, но я не имел права никого публично поддерживать. Я в таком положении, как и сотни тысяч моих коллег, когда мы есть глазами, ушами, кончиками пальцев тех людей, которые здесь не окажутся. Мы должны собрать информацию в одинаковой мере с одной и другой стороны и показать ее так, чтобы каждая из сторон знала, как живет, почему так думает и почему сейчас стоит против них другая сторона. Тогда есть надежда, что эти люди будут понимать мотивы противников, у них будет меньше желания дать друг другу по голове, а будет больше желания идти на диалог.

Во время Майдана, который прошел 4 года назад, эти ситуации повторялись и были еще более острыми, потому что там было полномасштабное насилие, убийства. Мне приходилось быть между внутренними войсками и активными участниками протестов, у которых также было оружие. Я видел, насколько на самом деле им не хотелось бросаться друг на друга, это читалось в глазах. Наша задача как журналистов — донести людям правду, рассказать, как без насилия решить какие-то вопросы. Правду о том, кто их сталкивает, почему они оказались в таком положении. И здесь личная симпатия, и антипатия должны отходить на 27-ой план.

Человеческая жизнь ценнее, чем ваш рассказ о трагической гибели, произошедшей на ваших глазах

Если на глазах журналиста происходит насилие, несправедливость, что он должен делать: помочь или фиксировать происходящее, чтобы потом об этом рассказать? Я считаю, что журналист должен помочь, если у него есть такая возможность, и он не может оправдываться тем, что берег себя, чтобы потом про это рассказать. Человеческая жизнь ценнее, чем ваш рассказ о трагической гибели, произошедшей на ваших глазах.

Мой британский друг Тони был на фронте в Сомали. Между позициями противников, в нейтральной полосе лежала убитая женщина, а рядом с ней — младенец, еще живой. Африка, жара, ребенок плачет из последних сил. Время от времени с той и другой стороны кто-то начинал ползти, чтобы спасти ребенка. По нему открывали огонь, человек возвращался назад. Так продолжалось несколько часов. Тони, несмотря на то что журналист не должен вмешиваться, пополз и вытащил этого ребенка. По нему не стреляли — на нем были отличительные знаки ВВС, «Pres­sa».

Другой пример. Делегация известных журналистов мирового класса поехала в Бейрут, когда там была гражданская война. Во время поездки кто-то по ним ударил, одного из журналистов ранило осколком. Также тяжело ранило фельдшера, поэтому оказать помощь было некому. Но у них были носилки. И эти лауреаты всяческих премий положили двух раненых людей на носилки и начали выносить.

Только один фоторепортер все это снимал со стороны и потом отослал снимки в редакцию. В редакции ему сказали: «Да, снимки интересные, но ты должен был быть среди тех, кто тащит раненых».

Драматические ситуации, зачастую опасные, требуют другого модуля поведения.

Честность, точность, непредвзятость, неравнодушие — четыре принципа, которыми должен руководствоваться журналист во всех случаях.

Дойти до сути происходящего — в этом наше неравнодушие

Многие говорят — нельзя быть объективным, мы обязательно должны быть на чьей-то стороне и сочувствовать. Но на мой взгляд — это как раз нельзя называть неравнодушием. Неравнодушие — это выполнение своих профессиональных обязанностей относительно публики, аудитории. Дело не в том, чтобы сказать: «Слава Украине! Героям слава» и «Позор российскому агрессору». А дело в том, чтобы установить, а есть ли в Украине герои и кто они, насколько на оккупированной территории правят бал россияне, а насколько это инициатива местных. Дойти до сути происходящего –— и есть наше неравнодушие. Тогда мы можем делать настоящую журналистику, отвечать на пропаганду не пропагандой, а показывать реальное положение дел.

Все, наверное, помнят песенку «Путин — х***о». Это было выражение не то чтобы нашего бессилия, а неверия в собственные силы. Очень легко кого-то обматерить и этим якобы достичь превосходства. Гораздо сложнее объяснить тем же людям в Крыму, почему не было сделано ни одного решительно шага, чтобы предотвратить аннексию. В своей программе я спросил крымского татарина, чем пахнет родина? Он ответил — лавандой. Потом у меня в гостях была певица Джамала, я задал ей тот же вопрос, она ответила, что родина пахнет морем. Журналистам нужно искать маленькие детали, которые помогают достучатся до других. Если человек просто говорит «я потерял родину», это одно, но когда человек говорит, что потерял родину, которая пахнет лавандой, — он становится нам ближе.

Если пропаганда базируется на реальных фактах, это нужно озвучивать

Что эффективнее в борьбе с пропагандой: ответная пропаганда или правда? Я считаю, что правда. Это, наверное, было в 1987 году, у нас тогда в некоторых областях пошел открытый подъем национально-освободительного движения. Во Львове на митинги начали собираться тысячи людей. Леонид Макарович Кравчук, в последующем президент независимой Украины, возглавлял идеологический отдел компартии. В одной из рабочих газет республики он опубликовал статью о том, что, мол, во Львове поднимает голову разрушительный национализм. Я поехал на митинг во Львов и написал репортаж: о том, что я увидел собственными глазами, что говорили люди, сколько их было, как вела себя милиция, насколько такое событие в масштабах Львова было заметным. Это было более ценно, чем если бы я написал, что то что говорит Кравчук — это все коммунистические выдумки. Тогда бы мы соревновались в утверждениях. А в этой ситуации я был на месте, а Кравчук — нет. Человек, которому важно ощущение причастности, интуитивно будет больше доверять мне. При условии, что в принципе доверяет журналистам.

Для противодействия пропаганде нужно идти туда или к тем, кого касается эта пропаганда, и показывать, как оно есть на самом деле. И если какая-то пропаганда базируется на реальных фактах, это нужно озвучивать. Когда мы не можем опровергнуть пропаганду, потому что она в чем-то правдива, нужно сказать, что это так и есть, однако выводы из этого могут быть другими.

История с Кириллом Вышинским — заведующим украинского отделения «РИА Новости», которого недавно арестовали, предъявив обвинение в государственной измене

Я Кирилла знаю давно и никакой симпатии к нему не испытываю. Кирилл всегда мне казался человеком, больше озабоченным не журналистикой, а собственным благосостоянием. При этом я не думаю, что он мог быть агентом российских спецслужб. Опытные спецслужбы не используют журналистов в качестве агентов. Со стороны украинских властей было бы правильнее его просто выслать из страны. Тем более они сейчас попали в очень интересную коллизию: если у него есть российский паспорт, это означает, что он автоматически выпал из украинского гражданства, а значит, его нельзя обвинить в государственной измене. Потому что если ты не гражданин этой страны, о какой измене может идти речь?

«РИА Новости» работали в Украине с нарушением многих стандартов, но это не значит, что и мы должны нарушать стандарты в ответ. Я выступаю не за выдворение или запрет, а за создание собственного продукта, который своим качеством привлечет внимание аудитории. Это самый эффективный способ борьбы с пропагандой.

Собственный качественный продукт как ответ пропаганде

Я очень люблю белорусскую рок-музыку. Группы «Крамбамбуля», «Крама», «Новае неба» и другие. У меня есть программа на украинском радио «Пора року», и раньше целый час эфира я мог посвятить белорусской рок-музыке. Теперь же я не могу этого сделать — у нас существуют квоты на украиноязычные песни. И это очень здорово. Хотя в моей программе процент украиноязычных песен достигал от 70 до 100 процентов задолго до введения квот. Сегодня квоты, о которых спорили до их введения, массово используются украинскими радиостанциями. Это один из методов создания собственного продукта, который отвлекает аудиторию от другого, в том числе пропагандистского контента.

Другой хороший пример из середины 1990‑х годов — тогда в нашей стране начали массово дублировать иностранные фильмы на украинский язык, на телевидении и в прокате. Телевидение — это «пленная аудитория», она часто лишена свободы выбора. Если вы сели смотреть телевизор, максимум что вы можете сделать — переключить канал. В кинотеатрах аудитория свободная, она может в любой момент уйти или вообще не прийти в кинотеатр. И было очень важно, чтобы люди пошли в кинотеатры на украинский дубляж. Появились американские, французские, другие, кроме русских, фильмы, дублированные на украинский язык.

С русскоязычными фильмами иная ситуация: когда хорошо понимеашь язык, нужно прилагать усилия, чтобы читать украинские субтитры и получать параллельно такую информацию. В кинотеатрах некоторое время одновременно шли фильмы с дубляжом по-украински и переведенные на русский. Качество перевода и дубляжа постепенно сделали свое дело. Даже русскоязычные люди начали отдавать предпочтение украинскому дубляжу. Люди научились ценить добавленную ценность, которую получают с этим.

Нам давно пора присвоить себе свой вариант русского языка

Переход с русского на украинский язык часто требует больших усилий, осознания, многих лет практики, определенного взаимоотношения в семье и твоем окружении. Требует также уважения к тем, кто рядом с тобой. В своей семье мы говорим по-украински не потому, что ненавидим русский, а потому что нашли для себя в этом более гармоничный способ общения. При этом со своими родителями я общаюсь по-русски, уважая их право использовать русский язык.

Думаю, придание в Украине русскому языку статуса второго государственного языка не приведет к гибели украинского. Украинский язык показал свою способность сопротивляться, выживать в очень сложных условиях. Это могло бы остудить пыл тех, кто кричит, что русский язык в Украине каким-то образом притесняют. Но я и не сторонник того, что это нужно обязательно делать.

Другое дело, что нам давно пора присвоить себе свой вариант русского языка. Он не идентичен с русским языком в России. Это наш русский язык, не менее правильный. В конце концов, если есть американский, австралийский, британский английский язык, то почему не может быть украинского русского языка? Кодифицировать его, создать словарь нашего русского языка. Это может подорвать одну российскую идеологему, когда они проводят работу с соотечественниками в других странах. Я никогда не отрицал и не буду отрицать, что я русский человек по национальности, но я им не соотечественник. У меня есть свое отечество. Когда говорят, русский человек он и в Африке русский, мне смешно. Может, в Африке это и так, не знаю — не бывал, но вот в Украине это по-другому.

У людей нельзя отбирать право и возможность пользоваться русским языком. Но при этом создавать такие условия, при которых будет выгодно переходить на украинский или выгодно быть русскими в Украине, а не «соотечественниками».