«Вашу маму задержала финансовая милиция». Как задерживали сотрудников Пресс-клуба — рассказывают родные и адвокаты

В Беларуси под пресс попали Пресс-клуб и его команда — основательница Юлия Слуцкая, программный директор Алла Шарко, финансовый директор Сергей Ольшевский, программный директор Академии Пресс-клуба Сергей Якупов и оператор Пётр Слуцкий. Сергея Якупова 31 декабря депортировали в Россию и запретили въезд в Беларусь в течение 10 лет, обвинение ему не предъявили. Остальные сейчас находятся в СИЗО‑1 в Минске — их обвиняют в уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере.

Более пяти лет Пресс-клуб открыто развивает медиасообщество Беларуси, продвигает журналистские стандарты и является дискуссионной площадкой. В Пресс-клубе прошли сотни лекций и мастер-классов, своими знаниями и опытом делились эксперты с мировым именем. Но 22 декабря 2020 года всё изменилось…

В этот день Юлию Слуцкую задержали в аэропорту, когда она прилетела в Минск после отпуска. В офисе Пресс-клуба, где находились Сергей Ольшевский и Пётр Слуцкий, а также дома у Юлии Слуцкой, Сергея Ольшевского, Сергея Якупова и Аллы Шарко прошли осмотры-обыски. Силовики изъяли компьютеры, телефоны, банковские карты, а наших коллег задержали.

Около суток ни адвокаты, ни родные не могли узнать, где находятся задержанные. Они нашлись в Департаменте финансовых расследований Комитета государственного контроля, затем их перевезли в ИВС на Окрестина. А 24 декабря стало известно, что все задержанные находятся в статусе подозреваемых по уголовному делу по части 2 статьи 243 Уголовного кодекса (уклонение от уплаты налогов в особо крупном размере) и будут заключены под стражу — в СИЗО.

31 декабря Юлии Слуцкой, Сергею Ольшевскому, Алле Шарко и Петру Слуцкому были предъявлены обвинения по части 2 статьи 243 и части 6 статьи 16 УК (соучастие в преступлении). Они останутся под стражей до 23 февраля.

Историю Юлии, Аллы, Сергея и Петра рассказывают их родные и адвокаты.

«Вашу маму задержала финансовая милиция»

Александра Слуцкая, дочь Юлии Слуцкой

Несмотря на всю дикость ситуации, я считаю себя везунчиком. Ведь последние десять дней, до ареста, мама была только моей — мы вместе были в Египте, и это было просто чудесное время. Потому что обычно — работа, дела, разговаривали мы с ней только по телефону, виделись, в лучшем случае, раз в неделю. А тут — такой подарок, столько дней вместе.

Мы много болтали обо всём на свете, делились своими мечтами, самыми сокровенными желаниями. Но каждое утро на наш балкон прилетала ворона и очень противно каркала. Меня тогда даже что-то кольнуло, но мама лишь посмеялась над моими суеверными страхами. Ну вот, видно, накаркала нам что-то эта ворона.

Во время нашего отдыха я прочитала в интернете, что 21 декабря — день зимнего солнцестояния, и можно загадывать желания. Перед отлётом мы сидели на берегу моря, слушали шум волн, смотрели на закат и загадывали.

А этой же ночью, с 21 на 22 декабря, мы улетели в Минск. Помню, я делала фото из иллюминатора самолёта. Первая картинка —  бирюзовое море, освещённое солнцем. А вторая — серость и слякоть, когда мы уже приземлялись. Тогда я думала, что выйти из самолёта в этот слякотный снег — самое плохое, что может с нами случиться. Оказалось — нет.

Потом был паспортный контроль, на котором нам не отдали наши паспорта и отвели в сторону.

Сказали: «Не переживайте, вы просто пройдёте через красный коридор таможенного досмотра, и вас отпустят».

Меня с детьми увели первой, осмотрели чемодан быстро, выдали акт досмотра и отпустили. А потом я стала ждать маму: 10 минут, 15, 20. А через полчаса я поняла, что происходит что-то неладное, тем более, что телефон мамы был уже недоступен.

Я бегала по всему аэропорту, по всем службам: таможенный контроль, милиция. Но никто нигде мне ничего не мог сказать. И, наконец, я услышала фразу: «Вашу маму задержала финансовая милиция».

Я сразу же поехала к маминому дому, параллельно набирала Сергея Ольшевского и брата, Петра Слуцкого. Их телефоны были доступны —  это показалось мне хорошим знаком. Но трубку никто не брал. Как я потом узнала, в это время в офисе Пресс-клуба проходил осмотр. Не обыск, а именно осмотр.

Потом я позвонила папе, и он мне сказал, что маму только что привезли, что осмотр происходит и у нас в квартире. Он потом рассказывал, что всё было культурно и вежливо: квартиру вверх дном никто не переворачивал. Изъяли ноутбук, телефон, карты — и всё. Всё это время я ждала у подъезда. Спустя примерно минут 30 вышла мама в сопровождении семи или восьми человек в штатском.

Мне сказали, что её везут в ДФР — Департамент финансовых расследований. Я сразу же поехала туда уже вместе с маминым адвокатом. Тогда я ещё не знала, что Петя, мой брат, тоже задержан. Это было примерно часов в семь вечера, двери в ДФР были закрыты. Дежурный сказал, что к ним никого не привозили. Но мы все видели, что в окнах ДФР горит свет. Горел он там до самого поздна.

На следующее утро мы снова поехали в ДФР, и там нам сказали тоже самое: «Таких тут нет». Не было моих мамы, брата, ни Сергея Ольшевского, ни Аллы Шарко, ни Сергея Якупова, задержанного на тот момент.

Их не было ни на Окрестина, ни в Жодино, ни на Володарке, ни в СИЗО КГБ — нигде.

Следующие сутки мы с родными Сергея и Аллы провели в поисках родных. Было очень страшно. Очень страшно.

Только 23 декабря, примерно в три часа дня, мне позвонили из ДФР и сообщили, что мои мама и брат задержаны и находятся у них.

Я хочу подчеркнуть, что официально они были задержаны только с 23 декабря. А что происходило с моими любимыми почти сутки — я не знаю. Я могу только предполагать, что ночь они провели в ДФР, без адвокатов.

Потом было Окрестино, куда нам удалось передать «передачки». Я даже смогла краем глаза увидеть маму, когда её везли в машине из изолятора в ДФР на допрос. А уже поздно вечером они из ДФР отправились в СИЗО №1 на Володарского. Там мама, брат и их коллеги — Сергей и Алла — находятся до сих пор.
Новый год они все встретили за решёткой. Но мне удалось им передать пакет: красную рыбу, маленькие подарочки девочкам-сокамерницам маминым для ощущения праздника.

Со мной тоже случилось маленькое новогоднее чудо. У нас должен был быть новогодний вечер, мы собирались играть в «Тайного Санту». Это такая игра, в которой у тебя есть подопечный, который определяется рандомно, и ты тайно должен ему подбрасывать подарочки. А в конце праздника все раскрывают карты. Так вот, по почте, уже после того, как всех задержали, я получила автоматическую рассылку, в которой было написано: «Привет! Меня зовут Юлия Слуцкая, и ты мой тайный Санта». Так что кому-кому, а мне в «Тайного Санту» поиграть удалось.

Подарочки передавала и продолжаю передавать. Передаю столько, что мама попросила: «Прекрати мне передавать еду, а то я не выйду отсюда, потому что не пролезу в дверь». Такие вот шуточки.

Но я не могу перестать, потому что собирать и передавать им «передачки» — для мамы и для брата — это моя психотерапия. Я всё время думаю: «Чего вкусненького им передать? Что бы им хотелось съесть?».

Каждая моя «передачка» — это такой мой привет, потому что письма им пока не доходят.

Я знаю, что мама настроена очень конструктивно, и она старается не переживать по поводу того, что никак не может изменить.

В камере с ней семь человек. Очень все хорошие девочки. Правда, все курят, а мама очень тяжело переносит табачный дым. Я передала ей таблетки от аллергии, она попросила.

Ещё маме досталась верхняя шконка. Ей тяжело было туда залезать, у неё больная спина. Но одна из девочек в камере поменялась с ней. Спасибо ей за это!

«Вечер и ночь Юлия Слуцкая провела в ДФР сидя на стуле. Её допрашивали без адвоката»

 Антон Гашинский, адвокат Юлии Слуцкой и Сергея Ольшевского

На сегодняшний момент (интервью записано 5 января 2021 года. — Прим. ред.) дело в отношении Юлии Слуцкой и Сергея Ольшевского находится в главном следственном управлении Следственного комитета, где проходит предварительное расследование.

Если вернуться к началу этих событий, то 22 декабря 2020 года Юлию Слуцкую задержали после приземления в национальном аэропорту «Минск». После этого с её участием был проведён осмотр мест происшествия. В ходе осмотров изымались все носители информации: телефоны, ноутбуки, пластиковые карточки.

Затем Слуцкую увезли в здание Департамента финансовых расследований на улицу Кальварийская, 17.

Здесь, фактически вечер и ночь, она провела сидя на стуле. С её слов нам известно, что её постоянно допрашивали без адвоката.

После этого, утром, было оформлено процессуальное задержание Юлии Слуцкой. А через несколько часов было принято решение о возбуждении уголовного дела в отношении неё — об уклонении от уплаты налогов, по части 2 статьи 243 Уголовного кодекса Республики Беларусь.

Адвоката к Юлии Слуцкой допустили только 24 декабря. После этого был допрос, после которого вечером заместитель генерального прокурора санкционировал меру пресечения в виде заключения под стражу на два месяца.

28 декабря начались допросы всех задержанных. 31 декабря Юлии Слуцкой было предъявлено обвинение, которое, по большому счету, считается формальным: там указаны все те обстоятельства, которые указаны в постановлении о возбуждении уголовного дела.

Это необходимо было органам предварительного расследования, чтобы меру пресечения не отменять и чтобы Юлия Слуцкая оставалась под стражей до 23 февраля 2021 года.

Мера пресечения в виде заключения под стражу является самой строгой.

В течение этих двух месяцев орган предварительного расследования обязан проводить расследование уголовного дела. Я предполагаю, что будут проведены следственные действия, в том числе с участием Юлии Слуцкой. Возможно — дополнительные допросы, ознакомление с постановлениями о назначении экспертиз, ознакомление с результатами экспертиз.

Поскольку это статья об уклонении от уплаты налогов, должна быть назначена налоговая проверка, в ходе которой будут выясняться и анализироваться обстоятельства, ставшие причиной уклонения от уплаты налогов. Соответственно, будет определена точная сумма этих налогов, которые не были доплачены в бюджет.

Что касается задержания остальных представителей Пресс-клуба и того факта, что официально их задержание началось с 23 декабря, я думаю, что это связано с тем, что 22 декабря (когда их свобода была ограничена) им предложили проследовать в Департамент финансовых расследований. Было понятно, альтернативы куда-то уйти у них не было.

Они проследовали, но при этом процессуально им никто не объявлял, что они задержаны.

В уголовном процессе есть такой небольшой казус, когда человека как бы вежливо доставляют в правоохранительные органы, а потом —  спустя какое-то время — пишут, что решение о задержании было принято, когда человек уже находился в органе предварительного расследования: в милиции, в КГБ, в Департаменте финансовых расследований.

В первую очередь это связано с тем, что процессуально с момента задержания в течение 12 часов должно быть принято решение о возбуждении уголовного дела, а уголовное дело в этот момент не возбуждено. Если бы отсчитывалось время от момента задержания Юлии Слуцкой, то уголовное дело должно было быть возбуждено 22-го числа не позднее 22:00–23:00.

А физически, я так понимаю, пока все оперативно-следственные действия не были проведены (осмотры, выемки, изъятия и так далее), они не успели это сделать. Поэтому поступили таким образом. Фактически мы можем говорить о том, что свобода задержанных была ограничена непосредственно перед проведением осмотра либо после него, когда их забрали физически и доставили в Департамент финансовых расследований. Однако юридически это оформлялось по-другому.

По этому поводу мы также подавали жалобу в суд, но получили отрицательный ответ.

Кроме того, не раз возникал вопрос: обыск или всё же осмотр проводился в офисе Пресс-клуба и в домах сотрудников организации. Потому поясню, так как разница есть.

Обыск проводится только с санкции прокурора и только по возбужденному уголовному делу. Когда уголовное дело не возбуждено, обыск провести невозможно — проводится осмотр. Осмотр ещё отличается тем, что проводится с согласия законного собственника, владельца помещения, в присутствии понятых. Если согласие такое не получено, в исключительном случае, осмотр может проводиться по постановлению органа, ведущего уголовный процесс. В этом случае, прокурор должен быть в течение суток уведомлен о том, что такое действие проводилось. Другими словами, это достаточно исключительная мера.

Теоретически сотрудники Пресс-клуба могли отказаться от проведения осмотра в офисе и дома. Но проблема в том, что по этому поводу в уголовно-процессуальном кодексе есть оговорка. Пресс-клуб не является собственником помещения, поэтому предполагаю, что при осмотре офисных помещений Пресс-клуба находились либо представители собственника этого офиса, либо представители администрации этого здания.

То же самое и с законным владением жилища. Если это квартира в многоквартирном доме, который подчиняется либо ЖЭСу, либо относится к товариществу собственников, то приглашают либо представителя ЖЭСа, либо представителя товарищества. В его присутствии всё проводится, при этом согласие этого лица уже не требуется. Вот такой нюанс есть, хитрость.

«Я спрашивала, где мой муж, что с ним. Но они ничего мне не отвечали»

Юлия Ольшевская, жена Сергея Ольшевского

Всё это произошло 22 декабря. Я работаю удалённо, дома. С Сергеем мы не смогли созвониться в этот день, потому что он был занят. С четырёх до пяти я должна была готовить обед. В новостях увидела, что в Пресс-клубе что-то происходит. Я начала набирать Сергея, но он не брал трубку. И тут мне позвонили и рассказали, что происходят обыски у Серёжиных коллег. Буквально через какое-то время я слышу, как к нашему дому подъезжает машина.

Я поняла, что это не Сергей: обычно он возвращается с работы позже. Выглянула в окно —  это был бус без номеров. Оттуда выбежали люди. Мы живём в небольшом частном доме. Я увидела, как они побежали по нашей территории, видимо, проверить, вдруг есть «чёрный ход». Я предполагала, что скорее всего сейчас у нас будет обыск, и была к этому готова — нам нечего скрывать.

Было восемь человек: шесть человек — сотрудники, я так понимаю, и двое — понятые. Двери я не открыла сразу, попросила дать мне время. Позвонила папе, предупредила, что у нас такая ситуация, что сейчас открою дверь и буду впускать людей, сотрудников, на обыск. Ещё я позвонила знакомому адвокату — проконсультироваться, но он, к сожалению, не смог поднять трубку.

Когда я открыла двери, мне показали удостоверение, сказали, что будут проводить обследование места происшествия. Я сразу предупредила, что у нас ничего не случилось, я никого не вызывала.

На что они переглянулись и сказали — это обыск.

Я спросила, что именно они собираются искать в нашем доме. Мне ответили, что будут осматривать рабочее место моего супруга. В доме у нас есть выделенное место, где стоят рабочий стол, кресло и книжная полка — здесь мы работаем.

Эти люди дали мне почитать постановление и начался обыск. Обыскивали всё. Кухню, крупы, шкафы, полки — всё переворачивали. Я не помню своё состояние в тот момент, сейчас всё размылось. Единственное, что меня тогда беспокоило — где находится мой муж. Я спрашивала, где он, что с ним. Но они ничего мне не отвечали. И это очень сильно угнетало.

Обыск закончился довольно быстро. Они изъяли все наши ноутбуки, в том числе мой рабочий макбук, который не принадлежит моему мужу и это не мой личный ноутбук, а также все мои банковские карты. Я сказала, что они забирают у меня финансы, что я не смогу в ближайшее время заработать и обеспечить себя. На это мне ответили, что ничего страшного нет, и порекомендовали взять отпуск. Кроме того, они долго спрашивали, где банковские карты моего мужа и его паспорт. Но я этого не знала, потому сказала им обращаться с этими вопросами к моему мужу.

В это время подъехал мой свёкр, отец моего мужа, которому я позвонила. Следователи уже уезжали. Мы начали думать, что делать дальше: куда идти, куда звонить. Звонили Сергею — он не поднимал трубку. К сожалению, на тот момент у меня не было номеров телефонов коллег Сергея. И я была настолько в растерянном состоянии, что не догадалась открыть в телефоне Face­book и написать им там. Телефон у меня не изъяли, во время обыска только попросили его посмотреть. Ничего там не нашли, потому вернули.

Вместе с папой решили ехать в Минск. Приехали к зданию, где находится Пресс-клуб, но нас туда не пустила охрана и не отвечала на наши вопросы. Посторонние люди сказали, что в офисе был обыск и их увезли в ДФР — в Департамент финансовых расследований. Тогда я ещё не знала, что это такое.

Позвонила знакомому адвокату с просьбой помочь. Мы договорились встретиться, и он тоже подъехал к ДФР на Кальварийской. Мне сказали, что они где-то здесь. В окнах был свет, но все двери были закрыты.

А дальше — неизвестность. Где мой муж? Что случилось? Как он себя чувствует? Всё ли хорошо?

Я понимала, что там его коллеги тоже с ним. Начали подъезжать их родственники, я познакомилась с ними и с коллегами мужа. Все были в такой же растерянности, как и я. Мы не знали кому звонить, к кому обращаться. Лишь догадывались, что наши родные там. А по какой причине — неизвестно.

На следующий день, часов в шесть утра, я снова приехала под ДФР. Припарковалась и начала просто смотреть в окна, чего-то ждать. Я знала, что остальные родственники ездят по МВД, УВД — ищут, куда могли их завести. На Окрестина нам отвечали, что там таких нет. Вообще не понятно, где наши родные провели целую ночь.

В итоге утром я попала в здание ДФР и находилась в помещении на первом этаже, в фойе. Я сидела и ждала, а люди, которые проходили рядом, не обращали на меня внимания, можно так сказать.

Мне позвонил адвокат, попросил приехать к нему — проконсультироваться. На тот момент выяснили, что мой последний разговор с мужем был в три часа 22 декабря. Я ему звонила в 15:15, я это очень хорошо помню, у меня всё в телефоне.

Насколько я понимаю, о том, что мужа задержали, мне должны были сообщить в течение 12 часов. Прошли практически сутки — информации не было.

В итоге я написала жалобу в Генеральную прокуратуру и поехала туда. Когда я искала место, чтобы припарковаться у прокуратуры, мне позвонил следователь из ДФР и сказал, что моего мужа задержали 23 декабря в 10 утра. На мой вопрос «где же мой муж был целую ночь?» следователь ответил, что не знает.

В ДФР нам сообщили, что их перевезли на Окрестина. Удалось подтвердить, что муж там. Только в каком состоянии — неизвестно. Тоже самое в тот момент происходило и с родственниками коллег моего мужа.

Слава Богу, у меня есть кому меня поддержать. Мне позвонил мой знакомый и помог собрать сумку для мужа на Окрестина. Я не знала вообще, что туда собирать. Также мы узнали, что с утра в четверг там принимают передачи. Мы все стараемся держаться, быть вместе —  как команда.

Это очень сложный опыт. Очень тяжело про это говорить, потому что я до сих пор не приняла ситуацию. Я не могу её принять, потому что не понимаю, за что мой муж там находится. Да, мы читаем новости, мы видим, что происходит. И от того, что мы читаем, легче не становится. Потому что я верю своему мужу. Я и все, кто знает моего мужа, прекрасно понимаем, что Сергей — не тот человек, который будет нарушать законодательство. То, что сейчас происходит, для нас это просто полный абсурд.

Сергей — очень сильный, волевой человек, который верит в людей, в законы. Он умный, заботливый. Верю в лучшее, что он справится, выдержит этот трудный период. Его семья, мы его поддерживаем, ждём дома и надеемся, что скоро всё решится.

После того как Сергея перевели на Володарского, я узнаю новости о нём только от адвоката. Всё, что я знаю: он в камере, где с ним 15 человек. Он держится хорошо, чувствует себя нормально. Я надеюсь, что там в камере у них дружественная обстановка.

Недавно ко мне обратилась одна девушка. Насколько я поняла, её муж тоже в камере с моим мужем. Она у меня спрашивала, что именно я передавала своему мужу, какую сумку. Вот такая ситуация. Ещё недавно я не знала, что собирать в эту сумку, а сейчас уже ко мне обращаются за консультацией. Меньше всего на свете хочется рассказывать, как собирать эти сумки, но я понимаю, что сейчас это наша реальность и нужно друг другу помогать.

«Ситуация с Сергеем Ольшевским была достаточно интересная»

Микола Шакель, муж Аллы Шарко

При задержании я присутствовал сам. Мы были в квартире, потому что незадолго до этого Алла приболела, было подозрение на ковид. Когда симптомы прошли и срок для самоизоляции закончился, мы стали потихонечку выходить гулять.

В тот день мы как раз собирались на прогулку в соседний сквер. Раздался очень мощный стук в дверь. Повторяющийся, настойчивый стук. Дверь ломали, скажем так. Алла смотрела в «глазок», спрашивала, кто там. Но услышать, представились ли они, не получилось.

Это были люди в штатском. Они были в медицинских масках, в которых сейчас все ходят из-за ковида. Я успел позвонить коллегам по работе, предупредить. Алла тоже успела сообщить своим коллегам.

И когда стало очевидно, что стены уже буквально трещат, мы решили открыть. Не дожидаться, пока дверь выломают. Открыли, совершенно не оказывали никакого сопротивления. Я только повторял раз за разом: «Пожалуйста, аккуратно с женой. Не трогайте жену». Мне было очень страшно в первую очередь за неё.

Нас сразу развели по разным комнатам. Практически всё время, пока шёл осмотр, меня не пускали туда. То есть меня воспринимали как такого отдельного человека, которого нужно держать либо на кухне, либо в комнате. Поэтому деталей осмотра я, к сожалению, практически не видел. Единственное, когда досматривали мои какие-то личные вещи в шкафу, я всё-таки попросил присутствовать там. Но вскоре, когда стали досматривать наши вещи, меня снова увели в другую комнату.

Насколько мне удалось услышать, досмотр проходил достаточно спокойно. Повышенных тонов и перевёрнутых ящиков не было. Сказали, что это не обыск, но вещи досматривали. Я не юрист, не могу судить насколько это юридически корректно.

Но тем не менее, забрали также мой ноутбук, мой телефон и даже старые ноутбуки — такой электронный мусор, который всё никак не выбросишь и на запчасти не соберёшься отдать.

Когда я попросил дать мне, как владельцу изъятой техники, хоть какую-то бумагу — копию какого-то решения, постановления, протокола — мне сказали, что «ваша жена всё, что хотела, в протокол дописала, и там расписалась, с теми заметками и поправками, которые внесла, а вам мы никакой бумаги не можем дать, это не обыск».

И сказали, что это не задержание, что просто проедем на беседу. Я до последнего момента думал, что они себя так вели и говорили, что было непонятно, кого и куда будут забирать. Я думал, что поеду с Аллой, нам удастся быть вместе. Но меня оставили в квартире. Пока я там нашёл ключи, её уже увезли.

Ещё в самом начале, когда звонил своим коллегам, позвонил и адвокату. Оказалось, что он был рядом с нашим домом, потому смог быстро приехать.

Но адвоката не допустили. В интернете есть видео, на котором видно, что его просто вытолкнули за дверь и закрыли её перед ним.

Уже потом я узнал, что приехали журналисты и находятся в подъезде. А потом сюда же приехали сотрудники из РУВД и попросили журналистов проехать с ними для проверки каких-то данных. Чуть-чуть подержали журналистов в отделении и отпустили. Наверное, для того чтобы другие сотрудники, которые были у нас в квартире, могли беспрепятственно выйти и увести Аллу.

В тот момент я оказался у подъезда без телефона, вообще без средств связи. Я примерно понимал, куда везут жену, потому что они сказали об этом. Поехал в ДФР, где уже встретился с адвокатом, с родными других задержанных коллег, которые тоже ждали хоть какой-то информации.

Но в тот день никакой ясности не было. На следующий день тоже — мы продолжали поиски, разыскивали их где только можно. Нам нигде не давали информации. Потому что там, куда их отвезли, их не оказалось. Но скорее всего, они были там и провели ночь. Но это нам неизвестно.

Мне сказали, что со мной свяжутся. Поскольку мой телефон изъяли, я оставил свой новый контакт. Но на тот номер никто так и не звонил. В итоге под конец следующего дня они нашлись на Окрестина.

У меня не хватает слов, чтобы рассказать, какая она — моя жена. Любимая — это самое малое, что я могу сказать.

Мы познакомились не так давно. Несколько лет назад проходила «Медиашкола», я и Алла участвовали в ней, а Юлия Слуцкая как раз была одним из тренеров. До этого мы с Аллой тоже виделись, в том числе на мероприятиях Пресс-клуба. Но в «Медиашколе» оказались в одной команде — и как-то сразу случился хороший контакт. Мы стали общаться.

В один момент ты замечаешь, что это тот человек, которого ты и не чаял уже встретить. Оказалось, что есть такая настоящая любовь, такое полное понимание, одна волна, на которой вы вместе.

После того мы уже не расставались. Естественной мыслью было расписаться. Хотя дело совершенно не в штампе. Мы воспринимали его как просто техническое дополнение в паспорте к тому, что уже и так очевидно. Слава Богу, что мы поставили этот штамп. Потому что сейчас мне не нужно доказывать, что я близкий родственник Аллы.

Она просто чудесная. Она умница. Талантливый человек. В журналистике она специализируется на искусстве. Много пишет о нём, а раньше писала ещё больше. Материалы Аллы печатались в специализированных журналах, на разных популярных порталах. Надеюсь, что так будет и дальше в скором-скором времени.

Она замечательно рисует. Выставляла свои картины на благотворительный аукцион, чтобы помочь людям, которые в беде.

Она замечательно фотографирует. Много снимает, экспериментирует с мобильной фотографией. Её фотографии даже брали призовые места на международных конкурсах. И уверен, что будут участвовать в них и дальше.

Она замечательная мать. Она практически в одиночку вырастила двоих детей, которые стали классными, талантливыми, самостоятельными взрослыми людьми.

От адвокатов, которых пускают к Алле, я знаю, что она беспокоится о нас, о родне, о детях. В первую очередь она передаёт, чтобы мы не волновались о ней, что она собрана, чувствует себя хорошо.

О бытовых вещах адвокат говорит, что терпимо, жить можно. Естественно, там не курорт. Они ходят на прогулки. В 8‑местной камере, говорили, было 6 человек, но эта информация, возможно, уже устарела. Что люди в камере хорошие, со всеми нормальный контакт. Там есть книги, они много читают, пишут. Но вот от нас в СИЗО книги почему-то не принимают, даже учебные пособия.

К сожалению, до меня письма пока не доходили. До родных и подруг — тоже. Ящик проверяю регулярно, пишу регулярно. Пытаюсь отправлять письма и заказными, и первым классом. Как и все родственники, постоянно ношу передачи, в том числе и какие-то медицинские вещи, хотя очень хочу, чтобы они не пригодились.

Сейчас у меня ощущение, что от меня наживую оторвали большую половину. Это дико тяжело. Я думаю, что каждый родственник и близкий человек любого задержанного на «сутках» или под стражей прекрасно поймёт, о чём я говорю.

Я хочу сказать огромное, огромное спасибо близким, друзьям, знакомым и даже не знакомым мне людям, которые сразу нашли меня, предложили любую помощь. Очень большое количество людей откликается. Это просто неимоверная поддержка!

Я всех — и родных, и знакомых — настраиваю на конструктив. О позитиве говорить здесь трудно. Но самое главное – не падать духом. Нужно действовать, делать всё возможное, чтобы ситуация улучшилась. Чтобы люди, попавшие в такую ситуацию, родные задержанных, чтобы они чувствовали поддержку, что они не одни. Потому прошу всех: пишите, пишите, пишите. Пишите, по возможности, часто, даже просто про свои ежедневные какие-то дела. Это суперважно, потому что у них там очень мало средств связи с окружающей действительностью. Им очень нужны наши письма!

Адрес для писем и открыток: СИЗО‑1, улица Володарского, 2, Минск, 220030. Первым классом, «заказным с уведомлением». Вкладывайте, пожалуйста, обратный конверт с маркой.

Кому:

· Юлия Витальевна Слуцкая, 15.09.1964
· Сергей Сергеевич Ольшевский, 15.05.1984
· Алла Вячеславовна Шарко, 24.08.1977
· Пётр Александрович Слуцкий, 10.11.1991

Письма можно отправить и через онлайн-сервисы: письмо.бел или vkletochku.org