Речь при получении Нобелевской премии (Стокгольм, никогда в жизни)

Ваше Величество, Ваши Королевские высочества, Ваши Светлости, члены Шведской Академии. Дамы и господа, леди и джентльмены, товарищи и… товарищи!

Нобелевская премия по литературе присуждается писателю  за какое-то произведение вкупе с тем, что он вообще сделал в литературе (пауза).

Это было справедливо до некоторого времени. Сейчас же это выглядит несуразицей, какой-то логической ошибкой.

Во-первых, сегодня чрезвычайно трудно определить значимость того или иного автора, его «вес» в литературе. Почему? Да потому, что сейчас никто и никого не читает, а имена создаются рекламой, пиаром и грамотным менеджментом. Сейчас масса читает только самоё себя в Интернете. Этот вселенский забор, на котором каждый пишет что захочет, наконец-то реализовал  дворовую природу человеческого сознания: всегда есть с кем полаяться и найти свою шайку.  И оставить надпись: «Здесь был я…».

Великие имена в литературе существовали, когда почти безгласная масса благоговейно внимала властителям дум, выражавшим ее «чаяния», как любили выражаться советские публицисты и критики. Обычно это бывало в те моменты, когда масса, тот или иной социум оказывался на грани социальной катастрофы, и это отражал автор. Таковы «Тихий Дон», «Доктор Живаго». Последнее, правда, произошло исключительно по глупости советского руководства, а тов. Шолохов был единственным писателем, которого оно одобрило. В западной литературе последними властителями дум были, наверное, Франс, Камю, Сартр. Но Сартр отказался от вашей премии. Думаю, понятно, почему: он уже понимал искусственность ситуации. Он постарался объясниться как можно доступнее: «Всевозможные знаки отличия подвергают читателей давлению, которое я считаю нежелательным. Существует разница между подписью «Жан-Поль Сартр» или «Жан-Поль Сартр, лауреат Нобелевской премии… Писатель не должен позволять превращать себя в институт, даже если это, как в данном случае, принимает самые почетные формы».

Это правильно, но за этим стоит более глубокое явление: власть автора эфемерна, и закреплять ее формальными признаками означает игнорировать саму суть литературы.

Чтение настоящей книги – это глубоко интимный процесс, и массовые тиражи какого-то автора только тогда отражают реальность, когда его читают миллионы одиночек, а не консолидированные (и всегда абстрактные) массы  поклонников. Настоящие читатели никогда не сбиваются в толпы.   

Всего через три года после отказа Сартра от Нобелевской премии появилась статья Ролана Барта «Смерть автора». Барт тонко уловил тенденцию, но поторопился: автор властвовал еще добрых лет тридцать. В тоталитарных обществах, таких, как советское, феномен высокого уровня культуры масс (не путать с массовой культурой!) подпитывался жаждой хоть какой-то духовной пищи, эманацией ощущения, что жизнь может быть иной. Именно поэтому в советском обществе институт Автора продержался дольше, чем на Западе.

После исчезновения советской Атлантиды массы погрузились в пучину приобретательства, а постсоветская интеллигенция, от безысходности, потянулась за блуждающими болотными огоньками, симулякрами, заменившими действительность.    

Философия и практика постмодернизма отменила такую инстанцию, как автор, и все передоверила читателю.  Но, как известно, «идея, вброшенная в массы – это девка, брошенная в полк» (формула Игоря Губермана, поистине любимого, площадного поэта, который никогда не получит вашу премию). Сейчас идея катарсиса, единственно ради которой живет литература и искусство, разменяна на миллионы маленьких утилитарных полезностей карманной литературы: ее удобно поглощать в автобусе, метро, самолете. Так быстрей и незаметней проходит время, когда индивид вынужден быть на людях. Когда же он возвращается к себе, весь мир съеживается для него в тесный круг друзей, а общение с миром происходит сугубо утилитарно, через Интернет.

В этих условиях стремление доказать, что нобелевские лауреаты кому-то нужны, что это звание отражает их востребованность, по меньшей мере – тщетно. Но награждать кого-то надо, раз есть Завещание.

Присуждение Нобелевской премии по литературе сейчас напоминает процедуру награждения советскими правительственными наградами.

Как это было? Под идею подгонялся некий человек, соответствующий представлениям советской номенклатуры о хорошем работнике (социальное происхождение, партийность (или ее отсутствие: из народа!), беспрекословность, нужные производственные показатели. В райкоме партии на него составлялась характеристика и отсылалась «наверх». Орден Ленина всегда давался после ордена Трудового Красного Знамени или Знака Почёта, не раньше.

Что-то подобное происходит сейчас в Нобелевском комитете. Национальное заняло место социального происхождения, партийность заменена модным на данный момент интеллектуальным поветрием, а вот производственные показатели остались прежними: количество выпущенного сверх плана. В этом смысле идея Нобелевской премии по литературе ничем не отличается от ленинских и сталинских премий,  с помощью которых создавалась советская писательская номенклатура. Кстати, Сартр отказался бы и от Ленинской премии, если бы ему ее предложили. Он так и заявил. 

Когда я сейчас читаю густо замешанные на сексуальных патологиях «произведения» с клеймом: «Бестселлер!», я понимаю, что де-факто создан эдакий всемирный союз современных писателей. Поздравляю!

Прошу понять меня правильно. Я не за то, чтобы заменить одни имена на другие. Процесс потерял смысл сам по себе. Может быть, он не имел его вовсе.

Писатель не может делать карьеру по определению. Чаще всего, человек способен создать одно, пусть два настоящих произведения. Остальное – самотиражирование, все более бледные копии. Может быть, остался смысл отмечать какую-то одну книгу. Но и он все более утрачивается.

Все дело в том, что суть литературного творчества, как истинной веры, – катакомбность и невознаграждаемость. Как только вера выходит на поверхность и становится государственной – истина улетучивается. Так и с писателем: как только он перестает писать только для самого себя, он становится торговцем. А еще лучше, когда пишущий… не пишет. Ведь, как известно, «Слово изреченное есть ложь». Если б вы знали, г‑да академики, сколько гениальных произведений скрыто в молчании!

Истинную веру пытаются заменить церковью. В литературе церковью являются массовые издания, массированный пиар, присуждение наград, включение в школьные учебники и пр. Но истина, как и смерть, остаются неподвластными энергичным менеджерам жизни.

Только они и остались неподвластными: истина и смерть. Естественный предел, положенный природой. Слава Богу, непреодолимый.

Так, может, и не брать на себя такую смелость неслыханную, г‑да члены Шведской Академии?

А премиальный фонд отдайте людям, ставшим калеками в результате вооруженных конфликтов. Тут уж будет прямой смысл: создатель динамита замаливает свою вину. А если уж премия литературная, присуждайте ее тем произведениям, которые останавливают войны. Таких книг не так уж много, но они есть.  

Тогда всё приобретет смысл.

(Бурные, продолжительные аплодисменты. Все встают и выносят автора вперед ногами).