«Нас часто останавливали и спрашивали, взят ли Киев». Интервью с украинским фотографом, снимки которого из Мариуполя вы точно видели

«Россия включила радиовышки: „Сдавайтесь, город окружен, вас обстреливает украинская армия“»

— В Мариуполе вы оказались 24 февраля около 4 утра. Ехали туда, ожидая начала войны. Выбранная дата — случайность?

— Мы анализировали разные сообщения из медиа, и обстановка на фронте была довольно тревожная. Работали на передовой с солдатами, они сидят в окопах и у них нет приказа отвечать на огонь. Ребята сами не знали, чего ожидать.

— Но вы могли в Мариуполе оказаться 23 или 25 февраля?

— Мы потенциально хотели туда поехать и раньше, но просто не понимали, в какую именно дату все начнется, позже стало ясно, что это будет завтра или послезавтра. Мы ездили по линии фронта и видели, как за несколько дней до вся техника [вторжения] выехала на боевые позиции, было видно, что все готовятся. Плюс заявления Пушилина и Пасечника (главы самопровозглашенных ДНР и ЛНР. — Прим. ред.), которые записали за несколько дней до публикации. Это все один большой сценарий, который разыгрывался. Нужно было подогреть передовую и потом начаться наступать. Они придумывали причину.

— Что с вами происходило в Мариуполе?

— Война в Мариуполь, в сам город, не пришла мгновенно. Крыть начали через несколько дней: сначала были окраины, потом пошли по нарастающей, и город был окружен. Стало ясно, что нужно как-то жить, выбираться, экономить продукты и воду, искать, где мы можем зарядиться. Старались найти точки, где мы можем познакомиться с людьми, каких-то наработанных контактов у нас не было. Все было в процессе.

— Что местные у вас спрашивали?

— В основном, что вообще происходит. Они были в панике, не знали что делать и не могли связаться со своими родными. А доступ в интернету был ограничен, были перебиты линии электропередачи. Люди нас часто останавливали и спрашивали, взят ли Киев или Харьков. Было очень много новостей, и когда народ обсуждал их между собой, то придумывал разные неправдивые версии. А в конце нашего пребывания, когда не было связи, Россия включила радиовышки: «Сдавайтесь, город окружен, выезда на Украину нет, вас обстреливает украинская армия».

«Там все было на грани»

— Самый страшный момент?

— Там все было на грани. Живешь, например, в отеле, а возле приземляется снаряд, в больницу приземляется, рядом с тобой приземляется. Все было достаточно хаотично, но прям что-то определенное выделить, чтобы сказать: «Это был лютый п****ц», не могу. Стремно было, когда самолеты бомбили, но тогда я еще не понимал: если ты слышишь звук самолета, то бомбит он не тебя.

— Насколько вы были близки к смерти?

— Мне кажется, когда ты работаешь на адреналине в таких условиях, то не думаешь про осознание смерти. Это воля случая: убьют, значит убьют. От этого никто не застрахован. Работу делать нужно и лишний раз не рисковать. Стремно было выходить из больницы какое-то время, потому что сильно крыли, или ты вышел, начался обстрел и ты не можешь уехать из этого района и начинаешь двигаться назад перебежками в здание, чтобы спрятаться.

— Фотографии подписали вашим именем, не думали в тот момент, что безопаснее скрыть авторство?

— Я думаю, что всегда есть доверие читателя к материалу, когда стоит имя человека, поэтому мы их не скрывали и еще очень часто выкладывали материалы в социальные сети, чтобы информировать и украинцев, и международную аудиторию. Сейчас классические медиа и гражданская журналистика очень важны.

— Какая фотография из Мариуполя стала самой главной для вас?

— Я думаю, что очень большое количество публикаций получила фотография беременной женщины на носилках. Давно такого не было, чтобы одно фото так разлетелось по СМИ.

«Война выглядит везде одинаково: слезы людей, страдания, взрывы, разрушения»

— Вы были в Мариуполе с 24 февраля по 15 марта. Не пожалели, что поехали туда?

—  Сейчас, конечно, я не жалею, но тогда был в сомнениях — в правильном ли ты месте находишься. В тот момент ты смотришь на события в Киеве и думаешь, а что, если столицу возьмут, а тебя там не будет, ты пропустишь самое главное. Меня одолевали сомнения. Сейчас мне кажется, что каждый находился в своем месте и в Киеве было достаточно журналистов, которые освещали войну. Жалею, что не смог остаться дольше и показать больше ужаса, не смог найти еще больше доказательств преступной войны. Я до сих пор не понимаю, насколько повлияли наши материалы, сделали ли мы правильно и достаточно, может, стоило сделать больше?!

Где бы ни находились журналисты, нет разницы, где освещать войну, она выглядит везде одинаково: слезы людей, страдания, взрывы, разрушения и ужасы. Это было везде. Главное — показать то, что происходит.

— Как вас вывозили из Мариуполя?

— Еще до выезда мы попали в окружение в одном районе, с нами был полицейский, он связался со своими по рации, мы переночевали в здании больницы и на рассвете нас эвакуировало спецподразделение. Соседние здания уже были под россиянами. Мы бросили машину, полицейские нас вывезли в центр, дальше мы были сами по себе. Так с 12 марта мы оказались без транспорта. Передвигались по городу самостоятельно, иногда нам полиция помогала. Мы использовали у Кота (речь о главе патрульной полиции Мариуполя Михаила Вершинина. — Прим. ред.) на базе спутниковый интернет, потому что вышка сотовый связи в центре уже была разбомблена и находится там было небезопасно, россияне уже захватили несколько районов, бои шли в городе.

В итоге мы выезжали 15 марта на чужой машине, с нами была семья, которая нам помогала. Нас было шесть человек в небольшом Hyundai Accent. Прошли около 15 блокпостов.

Была стремная дорога, это все ночью, опасно, можно было легко разбить машину. В автомобиле не было стекол, лобовуха была полностью потрескана, видимость очень ограничена, линию фронта пересекали без света.

— Почему без?

— Россияне сказали выключить всем свет в машинах, некоторые заклеивали фары скотчем и закрывали картоном.

— Вы флешки прятали?

— Материалы мы отдали девочкам в машине, а оборудование спрятали.

— С каким ощущением заехали на подконтрольную Украине территорию?

— Девочки плакали, мы обнимались. Но ты не осознаешь происходящее полностью, неужели это конец?! Война же дальше продолжается все равно. Я бы не назвал это облегчением, это такой симбиоз эмоций: физически ты уже в Запорожье, но мысленно ты еще в Мариуполе. И думаешь о том, что происходит там.

— Чем вы занялись после?

— Пытались прийти в себя, но это не получалось, потому что мы редактировали материалы, снимали истории в Запорожье про эвакуацию из Мариуполя, начали искать людей, которые были в драмтеатре. Нужно было найти свидетелей, пока они не разъехались и все еще были в Украине.

— Как, работая на войне, вы обеспечиваете свою безопасность?

— У нас есть бронежилет, каска, аптечка, спутниковый телефон, GPS-трекер для редакции, сейчас еще все пользуются Star­link, плюс иногда мы ездим несколькими машинами для того, чтобы, например, если одна из них попадет под обстрел, то будет вторая, на которой можно эвакуироваться.

— Самый важный предмет, который берете с собой?

— Спальник. Они нас спасали в Мариуполе, мы спали где попало и без них было бы холодно.

«Диктатуру цветочками все-таки не скинешь»

— Давайте поговорим о Беларуси. Как в 2020 году, во время протестов, вы оказались в Минске?

— Я был у вас около двух недель. Когда мы заранее получали аккредитацию, никто не подозревал, что будет такая волна протестов и агрессии со стороны силовиков. Поэтому редакция не отправила большое количество журналистов освещать выборы. А когда поняли, что надо, то спросили, у кого есть аккредитация, и я предложил себя. Я прилетел в Минск, когда протесты уже шли.

— Какое у вас сложилось мнение о происходящем?

— Я был у вас на выборах в 2010 году. Видел похожую ситуацию. Когда пошла волна протестов, я чувствовал, что люди хотели высказаться и рассказать, что происходит и как они не согласны с этим.

— Чем белорусы вам запомнились?

— Я не хочу быть критичным. Мне нравится, как белорусы протестовали, но, мне кажется, что немного недожали. Диктатуру цветочками все-таки не скинешь. Мы спрашивали у протестующих: «Вы думаете, что диктатора можно изгнать цветочками?» А они отвечали: «Посмотрите на Украину, вооруженный протест был и это все привело к войне». Происходящее у вас подавили медленно и уверенно, зачистили информационное пространство и начали всех сажать.

— Что сложного было тогда в работе?

— Была опасность, что армия может открыть огонь по протестующим, когда были большие митинги по выходным, и что силовики запустят еще одну волну насилия.

— У вас изменилось отношение к Беларуси?

— Мне очень жаль, что ваша страна находится в таком режиме. У Беларуси был шанс стать одной из лидирующих стран в Восточной Европе, и, думаю, вас бы приняли быстрее в ЕС, чем Украину, зная про ваш порядок и законопослушность. Будем надеяться. Любая диктатура рано или поздно ломается, и после нее приходит другой режим.

У вас сейчас есть вертикаль власти, которая на коне и держит все население в страхе. Это такая форма правления. Если ты не хочешь, чтобы тебя съели, ты должен заставить население бояться и показывать кто главный.

— Мы в конце разговора всегда задаем один и тот же вопрос. Когда и как закончится война?

— Я думаю, что Украина выстоит в любом случае. У нас есть хорошие шансы, но это будет огромное количество жертв. Когда все закончится, мне сложно сказать.

— Что будете делать после победы?

— Я хочу хорошо отдохнуть и подумать, как быть дальше.

Чытайце яшчэ: 

Каханне на адлегласці: журналісты пра свае сямейныя стасункі, нягледзячы на мяжу

Одноразовый пароль. «Медиазона» получила доступ к профилю от системы мониторинга соцсетей сотрудника РКН

“Я уехала, чтобы приносить пользу Беларуси”. Ради чего Александра Богуславская прервала журналистскую карьеру