Манипулирование и другие фокусы: как пропаганда редактирует реальность. Рассказывает Анна Мирочник

Как формируется реальность, или почему нельзя быстро изменить мир

В своём диалоге «Государство» Платон приводит миф о пещере. Эта культовая аллегория является одним из основополагающих тезисов объективного идеализма. Краткое содержание следующее: есть некая пещера, освещённая во всю длину находящимся вдали костром. В этой пещере люди живут с раннего детства. Они не могут двинуться с места, так как на их руках и ногах оковы, и вынуждены всю жизнь смотреть лишь вперёд из-за железного ошейника, который не позволяет поворачивать голову.

Всю жизнь эти люди сидят спиной к источнику света. Между ними и костром есть подобие ширмы, из-за которой фокусники показывают что-то вроде театра теней: «За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа её так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат».

Жизнь и весь опыт познания узников ограничен лишь этим театром. Поэтому они не могут представить ничего более реального, чем тени.

Пещера у Платона — это чувственный, эмоциональный мир людей, в котором заковано большинство из нас. Не имея опыта общения с миром за пределами ширмы, не задавая вопросы и не ища придирчиво ответы, не проверяя их критически и не подвергая сомнению, невозможно прийти к пониманию сути вещей. Любое «озарение» будет лишь конструированием доступной реальности.

Согласно Платону, для познания нужны усилия, совершать которые могут единицы. Толпе же это недоступно — слишком сложно обывателю, чей жизненный опыт ограничен тенями, оторваться от стены и перевести взгляд на что-то реальное.

Эту притчу упоминает в своей книге Уолтер Липман, автор классической теории общественного мнения и человек, который «пропиарил» термин «холодная война». С точки зрения Липмана, ни один человек не может быть абсолютно информированным, поскольку реальность многокомпонентна, сложна и переменчива. Поэтому, познавая мир, человек систематизирует свои представления в стереотипы (понятные ему категории) и таким образом формирует элементы псевдосреды. Мы лишь «выхватываем фрагменты реальности». В связи с этим поведение — лишь реакция на стимулы псевдосреды. Поэтому «найти своих» — это найти тех, кто имеет похожую псевдосреду.

Доктор, почему меня не понимают?

Подход Липмана во многом пересекается с тем, как работает политический PR и пропаганда с целевыми аудиториями. Нет универсального тезиса, который будет в равной степени эффективно влиять на каждого. Поэтому специалисты в области управления общественным мнением делят электорат на группы, исследуя, как выглядит их псевдосреда, какие стереотипы ей понятны.

Электорату не нужно обещать лучшее. Нужно обещать понятное.

Хороший пропагандист никогда не будет навязывать массе новую реальность — «продаётся» тот образ светлого будущего, которое аудитория способна воспринимать. Лучшее в этом вопросе является злейшим врагом хорошего. Например, пенсионер, искренне не понимает, почему молодёжь ругает правительство, «если в магазинах всё есть». Он привык, что еду нужно добывать, а теперь может пойти и купить. В его картине мира жить стало лучше. Остальное, включая беспредел силовиков, не кажется запредельным: полная бесправность гражданина СССР — это описание нормы существования. Норма не возмущает, какой бы чудовищной она ни была. Возмущают те, кто обесценивает нашу норму и пытается навязать свою.

Поэтому «доброе вечное» в демократических медиа раздражает тех, кто поддерживает Лукашенко, — у них нет на это запроса. Запрос есть на «чарку и шкварку». А такого контента демократическим медиа недостаёт: мы сталкиваемся с ситуацией горя от ума, когда образованные гуманные люди не могут попасть в стереотип. Человек, всю жизнь видевший лишь тени, не может без преодоления страха и злости смотреть, например, на живую лошадь. И тем более, не может отличить живую лошадь от игрушечной.

На этой почве расцветает пропаганда. В отличие от соседей, у нас не было ни серьёзной поддержки в развитие демократии, как в Украине, ни жирных нулевых, как в России. Даже после развала СССР белорусов заставляли смотреть в стену. Мы привыкли жить «бедненько, но чистенько». А в таких условиях не формируется фундаментальный запрос на лучшее, поскольку средний гражданин не способен себе это «лучшее» представить. Абстрактные «Свобода, равенство и братство» не могут вдохновлять бесконечно — нужны более реальные категории. Диктатура выбирает их под каждую отдельную аудиторию: есть тезисы для «своих», есть для сомневающихся, есть для верящих.

Вопреки представлениям большинства, пропаганда не создаёт новую реальность, ломая через колено старую — она встраивается в реальность людей, становится её частью и редактирует картину мира шаг за шагом. Ничто не происходит «вдруг»: даже Красный террор или фашистские концерны пропаганды не появились из неоткуда — им предшествовала череда исторических событий.

Трагедии, которых не было

Нет ничего прекрасного, ужасающего и значимого, что нельзя было бы похоронить молчанием. Оно — свинцовый саркофаг любого проекта. Если признать вину и рассказать о трагедии, она станет реальной. Если заткнуть рты свидетелям и не допустить огласки в прессе, получится сделать вид, будто ничего не было.

Так, например, случилось в августе 1962 года в Новочеркасске. Рабочие подняли мятеж из-за повышения цен и увеличения норм выработки. Конфликт обострился, для разгона недовольных подтянули военных, в город ввели танки, на крыши отправили снайперов и открыли стрельбу по недовольным. В результате — десятки погибших и пропавших без вести (тела многих из них начнут находить только в 90-ые в безымянных могилах заброшенных кладбищ), семь смертных приговоров зачинщикам, несколько сотен приговоров от 2 до 15 лет лишения свободы.

Когда трупы убрали с улиц, на место расстрела пригнали пожарные машины, чтобы смыть кровь. Но её было так много, и она так сильно въелась из-за жары, что «уборка» оказалась бесполезной. Поэтому асфальт срочно перезалили, а вечером на месте массового расстрела устроили танцы с оркестром.

Информацию о Новочеркасской трагедии засекретили по решению Президиума ЦК КПСС. Кем было принято решение о расстреле, не известно: гриф секретности с некоторых документов не снят до сих пор. Впервые о трагедии написали в 1989 году в латышской оппозиционной газете «Атмода». И поскольку в народном сознании силён стереотип «не было в газетах, значит — не было на самом деле», многие жертвы Новочеркасского расстрела, которые, несмотря на угрозу жизни, не могли молчать, сталкивались с тем, что им не верили.

«Когда я работал в 80‑х годах в Средней Азии, то рассказывал своим сослуживцам о трагедии — душа у меня болела. Но мне не верили. Мои товарищи по работе говорили, что такого быть не может, чтобы советское партийное руководство приказало стрелять в своих же рабочих, — говорит Юрий Антонов, участник демонстрации» (цитата из репортажа Полины Ефимовой для «Радио Свобода»).

В годы перестройки, когда начали открывать архивы КГБ, стало известно о десятках таких подавленных восстаний. Тысячи человек выходили на площади в СССР даже в 1930‑е годы, в разгар террора. Бунтовали в Якутии и Чечне, а также в Борисове, Норильске, Тбилиси и десятках других городов. Шла партизанская война в странах Балтии. Однако на месте расстрелов клали новый асфальт, а прессе затыкали рот. В результате даже сегодня многие уверены, будто в Стране Советов была тишь да гладь. Тысячи жертв тех событий стали тенями с украденным горем, которого, согласно официальной прессе, не было.

С белорусской трагедией могло случиться то же самое. Судя по массиву ошибок, допущенных тогда режимом, можно быть уверенным, что Лукашенко даже не рассматривал сценарий, в котором пресса полезет под пули и поставит свободу слова выше собственной жизни. Реакция СМИ была такой непредсказуемой и быстрой, что режим не успел избавиться от улик: журналисты следовали по пятам за преступниками, собирая доказательства и фиксируя детали преступлений, опрашивая жертв и давая слово свидетелям.

Благодаря этой работе, тысячи пострадавших получили шанс на признание своего горя реальным. Их страдания «легализировали», не позволив пропаганде провернуть фокус под названием «Ничего не было». Теперь весь мир знает, что нам не приснился кошмар — белорусы это кошмар прожили. В публичном доступе есть фамилии реальных преступников. Шанс на восстановление справедливости сохраняется, пока журналистам удаётся удерживать реальность трагедии в информационном поле.

Сакральные имена: как нельзя упоминать врага

Сакрализация имён врагов — древняя практика, которая получила второе дыхание в большевистской пропаганде. Имена врагов народа было опасно упоминать и недопустимо размещать рядом с именем вождей. Поэтому в стенограммах допросов некоторые следователи вместо «Сталин» ставили прочерк, а советские цензоры меняли страницы энциклопедий и вымарывали фамилии опальных в книгах, научных трудах и афишах.

Многие из нас встречали такие книги в библиотеках. Такие «заплатки» не результат хулиганства – так пропаганда боролась с памятью тех, кого считала опасным. Сегодня этот фокус использует путинский и белорусский режимы. Последний, например, «вырезает» из фильмов неугодных
актёров и снимает постановки из театров.

Этой традиции следовали не только в официальных учреждениях — личные архивы редактировали многие советские семьи. Осуждённый родственник, особенно по 58 статье УК РСФСР (шпионаж, контрреволюционные преступления, измена родине, действия для ослабления авторитета власти и т.д.), становился смертельной угрозой для семьи. Поэтому его убирали из альбомов и, как следствие, из памяти. Учитывая размах и продолжительность репрессий, такие правки есть во многих семьях.

Осуждённый родственник, особенно по 58 статье УК РСФСР (шпионаж, контрреволюционные преступления, измена родине, действия для ослабления авторитета власти и т. д.), становился смертельной угрозой для семьи. Поэтому его убирали из альбомов и, как следствие, из памяти.

Учитывая размах и продолжительность репрессий, такие правки есть во многих семьях.

Удаление памяти о врагах используется в российской и белорусской пропаганде. Кремль табуирует имя Навального — он просто «берлинский пациент».

Обратите внимание, как говорит Лукашенко о Светлане Тихановской. Он часто, будто забывает, как её зовут. А говоря о триумвирате, диктатор не употребляет «Тихановская, Колесникова, Цепкало», а заменяет фамилии героинь на сакральное «обманутые девчонки». В его понимании они до сих пор опасны. Поэтому их имена нужно удалить из общественного сознания.

Как манипулирует пропаганда: импульсы, которым сложно не поддаться

Лукашенко с первых дней у власти боролся с прессой. Уже в 1996 году он незаконно подчинил себе редакцию, откровенно критиковавшей его «Народной газеты», заменил главного редактора и продолжил зачистку медиапространства. Но в современном мире одной лишь подневольной прессы диктатуре недостаточно — нужно работать с «вражескими» СМИ. То есть:

• Часто мелькать в новостной ленте
  Хорош любой повод. С трибун постоянно что-то вещается, потому что об этом непременно напишут СМИ и обязательно отрепостят пользователи, чтобы показать себя самым умным или «аналитически» разобрать поток сознания. Получается упоминания за счёт ресурсов противника, который вроде осуждает, но в то же время сам распространяет тезис. 

• Задавать повестку
  Так создаётся монополия в медиапространстве. Если политический оппонент не даёт медиаповодов такой же силы, он занимает место вечного Второго.

• Культивировать иллюзию тщетности сопротивления
  Согласно американскому психологу Курту Левину, чьи исследования в области социальной психологии перевернули науку, поведение каждого из нас свободно лишь отчасти. На него влияет история наших предыдущих выборов и решений, на базе которых складывается баланс полевых сил.

Эти силы могут быть подталкивающими к переменам. Для этого, например, на фронте так важно писать о достижениях, давать поводы для гордости «за своих» и т. д.: это мотивирует бороться и даёт ощущение сопричастности к сильному (эволюционно мы сторонимся бедолаг и стараемся быть поближе к альфа-персонам).

Препятствующие переменам силы — например, чрезмерное количество новостей о проигранных сражениях. С точки зрения психологии, поражения демотивируют и доказывают, что сопротивление бесполезно. И если надежды нет, самым разумным решением для индивида будет сохранения статуса-кво.

Поэтому чем больше сражений уже проиграно, тем больше будет проиграно в будущем. Отсутствие надежды сковывает.

• Показывать, что в беде несогласный останется один
  Диктатуре важно показать, что человек ошибся со стороной — его союзники слабы и на помощь не придут. Высший пилотаж — навязать ощущение маргинальности группы, чтобы поддерживать отношения с недавними сторонниками было некомильфо.

Поэтому пропаганда боится рассказов, как хорошо устроились за границей уехавшие. Это мешает рассказывать оставшимся белорусам, что за границей они никому не сдались (поэтому пусть будут счастливы, что вождь позволяет им жить в его стране). Вера в свою никчёмность держит лучше любого ошейника — человеку страшно смотреть на мир, в котором он никто и где нет надежды стать кем-то.

Во-вторых, истории успехов, фотографии с морей и трансляция прочей dolce vita морально разлагает союзников по пропагандистскому цеху. Девочкам с провластных каналов и любовницам чиновников тоже хочется красивой жизни. А она в травмированном нищетой коллективном постсоветском бессознательном прочно ассоциируется с заграницей.

Читайте ещё: 

Трагедия маленьких шагов: как иностранные медиа помогли Лукашенко удержаться

Журналисты могут быть «законной военной целью»? БАЖ разбирается в правовых нюансах с юристом-международником

Вечаровы візіт міліцыі да журналіста Анатоля Гатоўчыца — шосты за два гады