Максим Жбанков: Пепел для диктатуры пролетариата. Жизнь и смерть агит-медиа

Можно, ухмыльнувшись, покрутить пальцем у виска. И вспомнить затертый анекдот о потерявшемся во времени беларуском партизане, до сих пор пускающем поезда под откос. Тема, однако, сложней и интересней. Речь о боевых медиа, их роли и нынешнем статусе.

Радикальные медиавыбросы – естественный язык политического противостояния образца ХХ века. Кипит наш разум возмущенный. И выплескивается на печатные страницы. Это путь говорить с недовольными и пока безхозными. Построить и возглавить. Как там у Владимира Ильича: «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор»?

Чтобы это сработало, нужен полемический задор. Броский стиль. Способность превращать идеи в комикс. Но еще больше – реальная социальная катастрофичность, ломка привычного жизненного лада, накопление стихийного низового несогласия с наличным порядком. Агит-медиа давали этому несогласию имя и адресную прописку. Они превращали хаотичное брожение умов в лозунги и заголовки, работая в режиме инженеров борьбы.

Но ровно как все прочие медиа, агит препарирует действительность, создает схемы желаемых смыслов. Боевые карты социального действия учат не знанию, а пристрастному зрению – как бы пониманию как бы реальности. Собственно, для того агит-медиа и нужны: зарядить нужной эмоцией и указать на врага. Это зовется политическим просвещением. Или манипулированием – в зависимости от того, вы «за» или «против». Агит берется вещать от имени безъязыких. И это способно создать иллюзию его руководящей роли.

Контент «Вперед» впечатляет: обличения нынешней «буржуазной Белоруссии», славословия чучхе, стих про «уроки классовой борьбы», призывы к «второму изданию социалистической революции»…  Бред? Нет, травмы группового сознания. Не только, кстати, большевистского. Так делает нашу революцию вот уже двадцатый год славный ресурс «Хартия’97». Так захлебываются от дежурного восторга, повествуя о кадровых назначениях («отныне он глаза и уши белорусского лидера в регионе») и судьбоносных решениях («вся вертикаль власти должна быть собрана, эффективна, инициативна и кристально чиста!») картонные мальчики и девочки с госТВ. Так собираются конгрессы и народные сходы – как простые движения в условном пространстве воображаемого политического, которое кроме факта собственного существования давно уже ничего не репрезентирует.

Везде, где задачей назначается агрессивная загрузка аудитории, – все равно, с какой стороны баррикад – срабатывает эффект победы слов над жизнью. Начинаешь жить не себя, а «диктатуру пролетариата», «крывавы рэжым», «донора мира», «черную дыру в центре Европы», «чарговы акт вандализма менскіх улад», «союзное государство» – мантры, на которые подсаживают слабых.

Лексика борьбы подчиняет себе даже тех, кто ее когда-то изобрел. И делает их вечными заложниками собственного словаря. Упал в него когда-то давно – и остался навсегда. Поезд дней давно ушел. А вербальный шлейф все длится – как эмоциональная память отгоревшего геройства. Агит-тексты конструируют мифы сопротивления и побед. И, как любой мифотоворец, неизбежно выпадают из ритма времени. Тогда начинается работа не на политическую ситуацию, а поперек ей – в режиме ритуального (само)обслуживания, бесконечного повторения однажды найденных слоганов и когда-то адекватных терминов.

Боевые кличи (как и визг восторга) в стагнационном социуме выглядят сигналами ниоткуда. Вербальный гон хорош как пена на волне событий. И бесполезен как их замена.