«Это как эффект маятника, отпущенного из крайней точки — он не может сразу отбалансироваться». Психолог — о публичных спорах о насилии

Анна Матуляк. Источник фото: Салідарнасць

За последние несколько лет многие активисты, вынужденные из-за преследования покинуть страну, рассказали о том, что их семья распалась. Процесс затронул как медийных беларусов, так и непубличных. И хотя нельзя сказать о том, что это общий тренд, тенденция заметная и нерадостная.

Кроме того, беларусы стали много говорить о семейном и гендерно обусловленном насилии. Небывалая прежде волна публичных дискуссий поднялась после трагической гибели нашей соотечественницы Елизаветы, которая умерла в больнице Варшавы после жестокого нападения и изнасилования.

А огромное количество личных историй столкновения с насилием #хопіць_гвалціць, и недавний скандал в бывшей семье журналиста Змитера Панковца и IT- менеджерки Анны Климович, прокатившийся по соцсетям и всколыхнувший беларусскую диаспору в разных странах, показали, что это лишь вершина айсберга.

Оказывается, абьюз, харрасмент, виктимбейминг и оправдание насилия — это не только о людях внутри «островка стабильности», где так и не был принят закон о домашнем насилии, но и о тех беларусах, кто борется с режимом извне, разделяющих демократические ценности, живущих в цивилизованных странах. Признавать это неприятно, но нужно.

О том, как победить патриархальные установки в себе, почему эмиграция добавляет кризиса в семьи и есть ли у нас шанс выбраться из круговорота насилия, « Салідарнасць» поговорила с директоркой Европейского института современной психотерапии, семейным, кризисным и репродуктивным психологом Анной Матуляк.

«Объективно эмиграция ухудшает отношения»

Печально, когда люди, прошедшие вместе немало испытаний, аресты, «сутки» и релокацию, а то и не одну, расстаются. Большое количество разводов среди беларусских активистов в эмиграции — это неизбежно, потому что накопились претензии и кризисы, с которыми люди не справляются? Есть ли смысл спасать такие отношения?

— Конечно, каждая история очень индивидуальна, и нельзя огульно говорить за всех? — комментирует собеседница «Салiдарнасцi». — Но совершенно очевидно, что объективно эмиграция ухудшает отношения. Потому что эмиграция — это серьезный кризис и серьезные испытания, не только индивидуально для человека, но и для пары.

Каждый в паре переживает их по-своему, и очень часто те способы, реакции психики, с помощью которых люди преодолевают эту ситуацию, не сходятся — и это создает дополнительный дисбаланс в отношениях, во взаимопонимании. Что приводит и к конфликтам, и в том числе к разрыву отношений.

К тому же в эмиграции происходит еще одна вещь, о которой не так часто думают и говорят. Что такое эмиграция, особенно вынужденная? В метафоре — это сепарация, отделение от родины как большой родительской фигуры. Что неизбежно возвращает нас на прежние этапы этого процесса.

Ведь сепарация — это не результат какого-то действия, а как раз процесс, причем происходящий чаще всего на протяжении долгих лет. Притом это отделение имеет отношение не столько к реальным родительским фигурам, сколько к внутреннему процессу.

То есть эмиграция, поясняет психолог, является мощным триггером, из-за которого люди возвращаются на предыдущие этапы, где не завершились какие-то жизненные задачи — и в этом процессе регрессируют, эмоционально становятся гораздо младше, чем есть на самом деле.

— И в этом регрессивном состоянии нам очень хочется рядом кого-то взрослого, — продолжает Анна Матуляк. — Я это нередко слышу от своих клиентов: как же хочется кого-то большого, чтобы кто-то пошел, порешал все вопросы. Или, в крайнем случае, чтобы этот кто-то сказал: приди туда-то во столько-то, поставь подпись — а не организовывать все это самостоятельно, продумывая каждый шаг, потому что это тяжело.

 

Регрессу партнеры подвергаются в разной степени, но оба оказываются в нем — и тогда вместо двух взрослых людей, которые научились решать свои проблемы, сотрудничать, договариваться, мы имеем двух детей, каждый из которых хочет, чтобы «тот, другой» стал взрослым, пошел и что-то сделал.

Возникают ссоры на пустом месте, опять же, я часто слышу от клиентов и из окружения: мол, я не узнаю этого человека, словно кто-то другой, незнакомый вместо него. Хотя это все тот же человек, просто мы оба, находясь в регрессе, немножко теряем связь с реальностью и друг с другом.

 

И сил на то, чтобы делать взрослую работу, которую мы выполняли раньше, просто нет — потому что психика активно участвует в процессах адаптации к новому месту, к новой жизни.

Это, пожалуй, главный элемент возникающих конфликтов в паре. А дальше развитие событий будет продиктовано разными обстоятельствами и причинами: было ли что-то накоплено до сего момента. Может быть, годами что-то складировалось, кризисы замалчивались, обиды заметались под ковер, а потом все стало слишком очевидно и просто не осталось сил до кучи еще и с этим разбираться. Тогда люди от нехватки сил и ресурсов просто решают разойтись.

Однако возможен и иной сценарий, если люди идут на терапию, или временно дистанцируются (у моих клиентов такие истории часто бывают), решая собственные неотложные вопросы и пересекаясь на неизбежных общих территориях, а потом постепенно начинают сближаться и все выравнивается. Здесь может быть много разных вариантов. Но совершенно точно, что эмиграция — тяжелое испытание для пар.

«Спрашивайте себя: что я могу сделать, на что повлиять в этой истории?»

Тема насилия в среде беларусской эмиграции все чаще выходит в публичное пространство: вспомнить, например, скандал с харрасментом в ЕГУ, или свежие семейные «разборки» в медиапространстве.

Как на это реагировать: предлагать помощь, вслух проговорить недопустимость и осуждение насилия, или отойти в сторону, чтобы не стать участником скандала?

— Сложно сказать. Ведь первую, эмоциональную свою реакцию мы не очень-то можем выбирать — какая есть, такая и есть, — отмечает психолог. — Скорее, тут обратное движение: когда мы начинаем разбираться, почему эмоция именно такая, что за ней стоит.

Анна говорит, что, анализируя реакцию беларусов, да и собственную, на недавние события, столкнулась в первую очередь с волной разочарования — и, как ни парадоксально, полагает это хорошим знаком:

— Разочарование — это ведь встреча с реальностью.

 

Многие из нас прежде так или иначе жили в Беларуси в пузыре, во внутренней эмиграции, где выстраивали какие-то мостики и старались дистанцироваться, не замечать того ужаса, который происходит вокруг — поменять мы его не могли, но жить, не соприкасаясь с ним, как-то получалось.

Потом возник другой пузырь: в 2020‑м было ощущение, что есть очевидно плохие и очевидно хорошие беларусы. Хотя это разделение достаточно инфантильное, как у маленьких детей, «плохая мама» и «хорошая мама». Так и у нас была идея, что «хорошие беларусы», — те, кто выступил против насилия и хотят перемен — все такие котики.

 

Но на самом-то деле так не может быть и не бывает. Когда люди десятилетиями, даже столетиями живут в насилии (а мы народ, который живет в этом очень долго, много веков), то эта культура не заканчивается, и у нас не было такой точки, чтобы беларусы сказали: все, хватит.

Мы постепенно пришли к тому, что детей бить нельзя — и то назначенный непонятно кем «президент» рассказывает, что он-то, мол, своих бил, и ничего страшного, иногда дети заслуживают — то есть, все равно это остается полем, в котором мы живем, и оно не может на нас не влиять.

У всех нас плюс-минус травматичное детство, к тому же режим, в котором наше общество жило, не мог не отразиться на людях. Поэтому условный насильник есть в каждом и в каждой из нас, вопрос только в том, куда он направлен.

Поэтому публичные дискуссии, «разборки» в соцсетях эмоционально тяжелы, но все же хорошо, что это происходит, отмечает психолог — эти споры поднимают проблему на поверхность, и ее уже сложно игнорировать и замалчивать.

— Да, форма пока страдает. Но если мы десятилетиями, столетиями об этом вообще не говорили, то сложно ожидать, что так сразу сядем и сможем прилично, без обидок и скандалов, во всем этом разобраться. И потому сейчас многие вычеркивают оппонентов из друзей, пишут гневные посты в духе «посмотрите, какой мерзкий комментарий он написал» — это крайняя реакция, но она неизбежна, потому что очень долго была другая крайняя реакция.