Где оскорбленному есть чувству уголок

У мамы на Граевке в Бресте – переспелые груши, поникшая от жары малина и умиротворяющий покой в старом деревянном доме с множеством когда-то обставленных комнат.

Мы с племяшкой разбираем семейные фотографии – черно-белые, конечно, с уже не узнаваемыми кое-где лицами.

В дереве у кухонного окна живет дивная пичуга, торопящаяся то в дупло, то из него. По вердикту местных специалистов, дерево давно пора спилить. Где весной поселится пичуга?

Грустно и тепло – от старого сада и старых вещей, которые никак не желают покинуть  дом ради арендной выгоды торопящих наследников.

Выгоды, впрочем – на рупь пятаков, как говорится. В престижной как будто приграничной провинции не взять за обустроенный коммунальными благами (газ-вода-отопление + современные стиралки, холодильники да телеки) дом и трех тающих миллионов в месяц – народ здесь, особенно перелетный, квартирующий, зарабатывает мизер.

Но дом в осеннюю-зимнюю пору надо топить, чтобы жил, и мы с племяшкой согласны хоть на кого – лишь бы был приличным, достойным дома, человеком.

В Дроздах, на окраине Минска, экс-глава Нацбанка Надежда Ермакова сдает дом за 6 тысяч долларов в месяц.

Фото в ее доме – из последних парадных.

Я понять не могу – как можно кинуть такие фото на риэлторские сайты, для потенциальных квартиросъемщиков? Свадьба дочери, цветной чиновничий портрет… Как будто дом не свой и эта отпечатанная жизнь – не своя, раз можно с ней развитаться вот так, с выставлением на аренду.

Может, умерла давно деревенская совестливая Надя, и кто-то другой под ее именем выставляет на обозрение портреты и пожитки, стремясь сорвать подороже с того, что от давнего, прошлого авторитета совести осталось?

А, может, не к месту вообще о совести речь?

Сын иного важного чиновника – экс-министра юстиции Голованова – в эти дни выставил на продажу коттедж.

Стоимость «домка» – миллион четыреста тысяч баксов.

Я прочитала внимательно «прайс-лист» — по площади, в сравнении с моим родительским домом, почти в четыре раза больший дворец.

Мои родители строили дом на свои + взятые ссуды – дед, папин отец, помог с пущанским деревом, которое до сих пор даст фору любым современным материалам и на оконных рамах, и на полах.

Мебель покупали – что могли достать и позволить. Родительское трюмо на тонких ножках  (мода 60‑х!) мы с племяшкой никак не решаемся выбросить, хотя зеркала уже потухли и прибиты пятнами.

В продаваемых и сдаваемых коттеджах чиновников – мебель постсоветского рывка. Громоздкая, темная, велюрово-плюшевая, как старая кацавейка моей бабушки. Коричневая рядом с темными дверными проемами.

Неужели они не помнят, что в домах их детства окна и двери были окрашены в белый цвет?

У моих – и наверное, их родителей – в комнатах не было мебельного нагромождения. Может, из-за того, что «достать» что-то лишнее не выпадало; может, потому, что  у деревенских переселенцев в города была своя эстетика оформления жилища, сформированная в том числе и белорусскими местечковыми традициями. В маленьком домике моей бабушки под Брестом стены единственной – и спальной, и парадной – комнаты были отделаны  дубовыми панелями, покрытыми лаком.  В большом доме другой бабушки – у Беловежской пущи – парадная трехкомнатная часть светилась прочным деревом от потолков до полов и до искусной мебели, привезенной вообще-то в глушь моим дядькой откуда-то из-под Риги.

Мои предки жили в золотящемся свете и запахе дерева, не подозревая, что мы предпочтем деревянным пластмассовые окна и полиэстровые диваны.

Обилие полиэстрового оформления и смутило меня на риэлторских сайтах, предлагающих купить-арендовать жилища, обустроенные экс-чиновниками.

Обидно, что предложения эти столь убоги при великой стоимости – знать, у людей, управлявших нами, выщербленно что-то, что многими почитается дорогим.

Печально, что они не понимают ущербности – вот гнут по 6 000 долларов в месяц вкупе с нацбанковскими официальными портретами. Или по полтора миллиона «зеленых» за постоялый двор временщиков, который в жилище ого-го сколько перестраивать!

Молчу здесь о социальной справедливости: сколько это десяток лет нужно пахать среднестатистическому гражданину, чтобы заполучить хоть толику положенного в Дроздах? И не за счет ли этого бедняги среднестатистического кому-то и кем-то в Дроздах «положено»?

За годы своего то удачного, то голодного репортерства я не выбилась из средней статистики: двухкомнатная в минской панельке забита разве что книгами и винилами, которые собирает сын.

Мне в ней, однако, просторно и легко – как в мамином доме. Люблю дерево – увы, уже не пущанское, но найти можно. И милые мелочи, которых с годами накапливается все больше.

Если мои наследники – не дай Бог! – когда-то выставят это на продажу, на фото риэлторских контор портретов не обнаружится  – просто не люблю портреты…