Экс-ведущий «Калыханки»: «Лживая, болотная стабильность заставила меня определиться: трус я или нет»

«Если в поле зрения ребенка попадет информация, как люди в черном избивают людей, ему не надо будет ничего объяснять»

— Я думаю, что вы меня пригласили потому, что я не просто частное лицо. Многие люди знают меня как экс-ведущего «Калыханки», — говорит Александр еще перед тем, как я успеваю задать ему первый вопрос.

— Я решил вас принципиально не спрашивать об этой роли.

— Нет-нет, я сейчас не буду говорить об этом. Но так или иначе, благодаря ей меня узнают, приветствуют и благодарят на улицах люди 25−35 лет. Поэтому я и хочу высказаться от лица Маляваныча, связанного с детством. О протестах уже столько сказано… Но я не слышал, чтобы перемены, которые, кстати, не часто происходят в нашей стране, как-то связывались с детством.

С одной стороны, логично оберегать детей от жестокой и жесткой информации, которой сейчас так много вокруг. С другой стороны, говорят, что ребенок ничего не понимает, все проходит мимо него. Как будто он существует в каком-то вакууме. Но это иллюзия! Я отлично помню свое детство: начало 1970‑х, брежневская эпоха. Я впитывал ее атмосферу по каким-то отдельным разговорам, атмосфере в обществе.

Дети гораздо умнее, чем нам кажется. Может, они даже умнее нас, потому что руководствуются не интеллектом, который иногда конструирует мифы, а своей сутью, интуицией. Для ребенка неважно, сколько получает человек, с которым он разговаривает, или каков его социальный статус. Человек улыбнулся ему — и этот человек ему дорог. На мой взгляд, дети гораздо ближе к истине, чем мы.

— Простите, что перебью. А как это относится к протестам?

— Самым непосредственным образом. Приведу пример. Меня эмоционально задело одно видео в интернете. На нем я увидел, как отец из окна своей квартиры очень осторожно снимает двор. Внизу перемещаются около ста человек в черной одежде, в своих черных латах. За кадром мы слышим голос ребенка — совсем маленького, лет пяти-семи. Мой любимый возраст.

— Папа, а где наши? — спрашивает ребенок со смешанной интонацией разочарования и надежды.

— Там с флагами, за деревьями, — отвечает папа.

Ребенку не надо ничего объяснять, он понимает, кто это «наши», а кто «не наши».

Я много общаюсь с детьми и, разумеется, не разговариваю с ними на политические темы. Но по некоторым нюансам понимаю, кто «наши» в их понимании.

— Но ведь дети часто слушают, что говорят их родители.

— Согласен. Если ребенок воспитывается в семье, где царит дух «за стабильность», его, наверное, будут воспитывать в этом духе. А ребенок обычно прислушивается к родителям. Но я убежден, что если в поле зрения ребенка попадет информация, как люди в черном ломают руки, избивают абсолютно безоружных людей (а эта информация так или иначе к нему попадет), этому ребенку не надо будет ничего объяснять. Он своей интуицией, внутренней правдой, заложенной, думаю, Богом, определит, где добро, а где зло. Он будет любить своих родителей, но все-таки вырастет со своей правдой.

Я хочу знать истину. И этот ребенок, который, думаю, живет во мне, интуитивно чувствует, где истина, а где нет. Все мои действия, мысли, диктуются этим самым ребенком.

«Постепенно я втягивался в игру, в которой приходилось молчать или говорить меньше, чем требовала совесть»

— В 1990‑е годы люди театра активно занимались политикой. Драматург Алексей Дударев возглавлял инициативную группу Геннадия Карпенко на первых президентских выборах, художественный руководитель вашего театра Борис Луценко был в числе основателей одной из партий. На ваш взгляд, политика и искусство совместимы?

— При ответе на этот вопрос возникает другой: а что такое политика? Долгое время я думал, что политика — это очень узкая сфера, которая ведет к тому, что мне не нравится — к фальши, подтасовкам, лжи, грязи в конечном итоге. Поэтому эта сфера была мне чужда. При этом есть понятие гражданской позиции, общественной активности. Помните хрестоматийное? «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Альтернативы нет, потому что от этой сферы зависит наша жизнь.

Уже в 1990‑е многие люди моего склада понимали, что все не очень хорошо. Ведь мало кто разделял симпатию к стилю новой власти. Но тогда в жизни общества царило безвластие, разброд, определенная мафиозность и был запрос на наведение порядка. И исходя из этого запроса к власти пришли определенные люди. Так же как в России — этой великой стране, в которой по-настоящему не приживается свободомыслие, — существовал запрос на Путина.

В тот момент многие люди культуры решили, что ничего не смогут изменить. Поэтому была выбрана позиция несоучастия, аполитичности. Царило неверие, что от конкретного человека что-то зависит. Но сейчас я понимаю, что ошибался, что своим несоучастием все равно во многом участвую. Постепенно я втягивался в игру, в которой приходилось молчать или говорить меньше, чем требовала совесть.

Эти мысли движут мной сейчас. Я буквально наверстываю то, что было мной упущено в те годы, когда я игнорировал гражданскую активность.

— Вы говорите, что долгое время находились в стороне. А был ли какой-то импульс?

— Мгновенного импульса не было. Происходило мое постепенное взросление. Наверное, схему, которой я с вами поделюсь, рассказывали многие. Сначала возникла ситуация с коронавирусом, когда люди поняли, что их обманывают. Затем начались аресты всех конкурентов подряд. Это не могло не задеть. Я даже не знал, кто такие Тихановская и Бабарико. Следующий шаг — президентские выборы. Я час стоял на участке, чтобы проголосовать, и видел светлые, молодые лица людей, которые были мне симпатичны. Это не могло не объединять. А затем появились итоги выборов, и все всколыхнулось. После 9 августа включился интернет и всплыло такое количество насилия… Неделю не мог уснуть, пил снотворные. Буквально заставлял себя есть, меня выворачивало от такой вопиющей несправедливости.

— Как вы себя сейчас чувствуете?

— Конечно, сейчас уже лучше. Организм стал фильтровать новости и не так на них реагировать. Если бы не смог переключиться, мог бы случиться «нервный инфаркт». Сейчас стараюсь выезжать на дачу, как-то переключаться. Сейчас наш театр в простое. У нас карантин. Выходим только 12 ноября. Жаль. Все-таки общение с коллегами отвлекает, нет свободного времени.

«Есть вещи, которые надо смело говорить в лицо. А я десять раз подумаю, прежде чем сказать»

— Как к событиям в стране относится труппа Горьковского театра? Например, Анастасия Шпаковская уволилась, а Руслан Чернецкий был одним из ведущих Большого форума женщин, участники которого поддерживают власть.

— На этот вопрос я отвечу коротко и процитирую известное стихотворение.

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе

слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.

Выбираю тоже — как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает для себя.

Мне кажется, я ответил на ваш вопрос. Это дело совести. Мне больше нечего добавить.

— Стоит ли актерам выходить на сцену в теперешней ситуации? На этот счет есть диаметрально противоположные мнения.

— На этот вопрос я уже ответил стихами. Каждый выбирает сам. У нас была ситуация, отчасти похожая на ситуацию в Купаловском. Но наш театр немного другой по духу. Мы записывали обращение против насилия, но его поддержали не все. Я пытаюсь и должен уважать всех моих коллег. Кроме того, у нас немного другая ситуация. Горьковский уже больше года в ремонте. Мы играем только отдельные спектакли на малой сцене и на других площадках.

Стоит играть или нет? Все зависит от спектакля. В нашем репертуаре есть постановка «Песняр», посвященная судьбе Владимира Мулявина. Мы играли ее в сентябре, еще перед карантином. В ней не надо ничего добавлять — в «Песняре» есть все о нашем сегодняшнем дне. Наверное, этот нерв, этот посыл чувствовался в зале. Пусть зрителей было не так много, как до коронавируса, но мы им все сказали и почувствовали солидарность.

— В одном из интервью вы говорили: «За 25 лет моей службы в театре всякое было: и времена простоя, и времена маленьких ролей, а было, когда шесть спектаклей в сезон играл». А какой период у вас сейчас?

— Сейчас ремонт, коронавирус. Из последних премьер занят в «Дачниках», поставленных по пьесе Максима Горького. Там достаточно большая роль. А в целом я немного занят в репертуаре…

— Еще одна цитата из вашего прежнего интервью. «Когда я попал в театр после учебы, то еще был инфантильным, несформировавшимся, не готовым к «столкновению» с реалиями театрального производства, например с очень тяжелой по акустике большой сценой театра им. Горького. Помню, Ростислав Иванович Янковский, царствие ему небесное, подходил ко мне в антракте и ругался: «Тебя не слышно!» Вы прислушались к его совету?

— Конечно. В нашем театре, увы, не самая лучшая акустика. А я, будучи студентом, работал в маленьких аудиториях. Да и наш учебный студенческий зал был более камерным. Иногда выступаешь в небольших, уютных залах — в Могилевском театре, в Купаловском, шепчешь — и тебя слышно. А у нас иногда приходилось форсировать голос. Но потом подстроился. Все-таки опыт и профессионализм вырабатываются с годами.

— Если услышите аналогичную проблему у молодых актеров, подскажете им?

— Мне свойственен такой грех — человекоугодие (улыбается). Мне не хочется человека обидеть, ранить, испортить с ним отношения. Хотя есть вещи, которые надо смело говорить в лицо. И некоторые люди говорят их напрямую. А я десять раз подумаю, прежде чем сказать. Это, наверное, не делает мне чести.

«Один друг сказал мне: как хорошо, что мы не сразу победили. Есть время, чтобы понять себя и увидеть, сколько красоты в окружающих людях»

— У вас репутация человека мягкого и доброго. Поэтому было удивительно узнать, что вы не боитесь выражать свою позицию.

— Многие предостерегали меня: не надо в это вмешиваться, ты не знаешь, к чему все это приведет. Будет хуже, в том числе и материально. Меня это так удивляет. Я пытался понять представителей противоположной стороны и не мог. Условно говоря, мою жену насилуют. А мне предлагают: «А ты тихонько перетерпи».

Сейчас время тяжелое, страшное, но я благодарен Богу, что дожил до него. Потому что лживая, болотная стабильность, которая скрывала и многие мои фальшивые представления о важных вещах в жизни, заставила меня определиться: трус я или нет, и до какой степени трус.

Я никогда не подстраивался под ситуацию ради карьеры. И мне ближе те, кого бьют, кто гоним. И церковь ближе гонимая, но бескомпромиссная.

Мне кажется, нам надо перестать бояться. В человеке ведь разное намешано. Мы тщательно скрываем сами от себя, какие мы есть на самом деле. И иногда можем узнать правду только на смертном одре или в какой-то экстремальной ситуации.

— Наверное, сейчас как раз такая ситуация.

— Один друг сказал мне: как хорошо, что мы не сразу победили. Есть время, чтобы понять себя и увидеть, сколько красоты в окружающих людях, которые готовы поддержать задержанных людей. Одному моему знакомому разбили стекло за БЧБ-флаг — люди предложили отремонтировать его бесплатно. А волонтерство! Я приезжал, чтобы просто посмотреть на этих ребят. В них есть настоящая духовная красота. Не знаю, что будет потом, но не увидеть эту красоту невозможно.

И для меня настоящее откровение, как ведет себя наш народ. Я наблюдаю за его пассионарностью, за его осмысленной жертвенностью. Наверное, банально об этом говорить, но именно сейчас происходит окончательное формирование белорусской нации.

— Религия предполагает прощение. Вы как верующий человек готовы простить людей, которые совершили насилие?

— Мне вспоминается рассказ митрополита Антония Сурожского. Когда он узнал о смерти Сталина, то подумал: «Слава Богу, что тиран умер». И тут же поймал себя на мысли, что это человек, который сейчас предстанет перед Божьим судом. И он стал за него молиться. Потому все зависит от уровня духовной готовности каждого человека.

Да, иногда после чтения новостей буквально вскипает ярость. Но я против мщения. Если уж мы за власть закона, то пусть действует закон, а не наши эмоции. Если мы хотим, чтобы такое больше не повторилось, то не должны поступать аналогично.