Егор Мартинович: «Давайте сделаем вид, что этой истории не было»

Текстовая версия

Моя история началась 10 августа. Целый день я занимался административными делами. Поэтому вся активность, которая происходила в тот день на Пушкинской, прошла мимо меня. Я освободился после 12 ночи, и начал помогать нашим журналистам: развозить по домам тех, кто был без личного автомобиля. 

Забрал коллегу, по дороге мы подвезли демонстранта. Когда он вышел из машины – это было на Ольшевского – мы увидели человека, который лежал на земле. У него явно был перелом ноги. Демонстрант начал ему помогать, а мы поехали дальше. 

«Я не волновался. Я – журналист, с удостоверением»

Высадил коллегу, поехал за другой, она ждала меня в уже закрытой кофейне. Я ехал по мирному городу. Не представлял себе уровень агрессии. Когда подъехал к станции метро «Пушкинская», увидел, как мне в окно издалека светит как будто прожектор. Остановился. Гаишник сказал мне поворачивать во дворы. Я повернул, а там очередной блок-пост. Попросили показать телефон, открыть багажник. Показал, поехал дальше. А там ещё один блок-пост. 

Ко мне подошёл автоматчик и сказал выйти из машины. Но я не волновался. Я – журналист, с удостоверением.

Автоматчик увидел название газеты «Наша Ніва», услышал, что я разговариваю по-беларусски, и искренне обрадовался: «О! Наш клиент! Выходи!». 

Мне не разрешили даже достать ключ из машины. Она так и осталась стоять – с ключом в замке зажигания. Кстати, забегая вперёд, скажу: из моей машины не украли ничего, хотя все окна были открыты, а на заднем сиденье лежали два ноута, мой и коллеги.

«Ощущение, что я нахожусь на войне, пришли оккупационные силы»

Потом началось перекидывание из автозака в автозак. В первом я был ещё в статусе корреспондента, меня не бросили на пол, а посадили. Я переступал через лужи то ли крови, то ли ещё чего-то. Старался не наступить на лежащих на полу людей. 

Складывалось ощущение, что я нахожусь на войне, пришли оккупационные силы. Мозг отказывался осознавать, что я нахожусь в Беларуси. Рядом со мной были парень с девушкой, которые увидели в интернете, что происходит на Пушкинской, и приехали туда с бинтами и лекарствами оказывать медицинскую помощь. 

Потом нас вывели из этого автозака, положили лицом в траву. Тут я уже оказался в том же статусе, что и все остальные. Проходит один омоновец и пинает меня за то, что слишком широко разведены ноги. Потом проходит другой и пинает за то, что ноги разведены слишком узко.

Бессмысленные насилие и агрессия. Кричали: «Хотели революцию? Будет вам революция!».

Потом нас, человек 20, загрузили в другой автозак и куда-то повезли. Телефоны тогда ещё не отобрали, и по карте мы поняли, что нас везут на Окрестина. Но потом по разговорам силовиков мы поняли, что там мест уже нет. 

По дороге я успел отправить SOS-смс. Но у меня не была включена геолокация, поэтому моим контактам на случай ЧП пришло смс только о том, что я в беде. Без ссылки на гугл-карты. 

В итоге нас привезли в РУВД, но там тоже уже не было места. Поэтому выгрузили во дворике за РУВД, положили лицом в траву. Раза три милиционеры переписывали наши анкетные данные. 

Я просил передать в их пресс-службу, что я журналист. Но никто не передал, естественно.

Меня опрашивала женщина. Рядом со мной кого-то избивали, но она на это даже не реагировала, ей было всё равно. 

Всю ночь мы пролежали со строительными стяжками на руках. Почти все выбрали стратегию молчать. Но с нами был мужик лет сорока. Он не замолкал ни на минуту, всё время позорил их. Говорил им, что он прошёл Афган, не удастся сломать его. Он сильнее и физически, и эмоционально. Мужику угрожали сломать руки и ноги, но в результате он взял их измором – ему развязали руки. Потом он начал просить за нас, но это уже не сработало. 

Во второй половине ночи пришли милиционеры с пачкой распечатанных протоколов. Все они были как под копирку: всех задержали в три часа ночи, все выкрикивали лозунги.

Милиционеры дали понять, что не подписать протокол нельзя, иначе они будут избивать.

Я на этой бумажке написал, что был за рулём автомобиля, в митингах не участвовал. 

Потом ОМОН уехал, с нами остались только милиционеры. Они были более адекватные. Отпускали в туалет. А по возвращении руки затягивали уже не так сильно. 

«А потом нужно было пройти по коридору, где били дубинками»

Утром нас начали снова грузить в автозак. В машину, рассчитанную на восемь человек, утрамбовали 30. Никакой вентиляции. Люди старшего возраста чуть ли не теряли сознание от недостатка кислорода. 

Спецназовец сказал, что если кто-то будет кричать, он откроет наугад любую камеру, и изобьёт первого попавшегося человека. 

Были и истории из параллельной жизни: слышал, как спецназовец разговаривает по телефону, видимо, с женой: «Котя, у меня всё хорошо, скоро приеду».

Омоновцы жаловались друг другу, какие они несчастные, голодные и много работают. 

Пока ехали, слышали, как нам сигналили проезжающие мимо автомобили – было очень приятно. Привезли нас в Жодино. 50 километров мы ехали часа три почему-то. 

На оформление была огромная очередь. А потом нужно было пройти по коридору, где били дубинками. Парни в камере рассказывали, что им пришлось ещё хуже: их автозак встречали с собаками, которых на них натравливали.  

Какое-то время мы провели в прогулочном дворике, потом нас начали раскидывать по камерам. Но перед этим досмотр. Очень унизительный процесс. Нужно было раздеться догола, и пару раз присесть. Для того, чтобы они поняли, не переносишь ли ты что-нибудь внутри. 

В камере, в которой я оказался, было 28 человек на 12 спальных мест. Там уже были ребята, задержанные 9 августа, и больше всего им не хватало информации. Так как меня задержали 10-го, я смог рассказать им новости. Не все из задержанных участвовали в митингах, но взгляды у всех были одинаковые. 

«Меня не могли найти, потому что я в списках не значился» 

Утром нас накормили паршивой перловой кашей, от которой потом всех пучило. В обед следующего дня я услышал, как меня зовут по фамилии. Я вышел, согнувшись в два раза, руки за спину. За время, проведённое там, у меня уже выработался инстинкт так делать, когда к тебе обращается силовик. 

Человек, меня позвавший, спросил, не журналист ли я. Говорю, что редактор «Нашай Нівы». Он мне в ответ: «Милицейское издание что ли? Если нет, то что ты за важный гусь такой, что тебя срочно ищут по всем изоляторам». Этот человек сказал, что меня отпускают. 

Оказалось, что меня очень долго не могли отыскать, потому что я в списках не значился. Не думаю, что меня прятали специально. Просто у них там бардак.

Вернулся в камеру, рассказал сокамерникам. Они все очень обрадовались за меня, стали наперебой называть свои телефонные номера, чтобы я позвонил их родным. Мы придумали способ их записать. На свободу я вышел с 20 записанными номерами родственников моих сокамерников. 

Это был самый сложный эмоциональный момент, когда я потом, вечером, всех обзванивал.

Когда ты сидишь в камере, слёзы не наворачиваются. Ты просто знаешь, что тебе нужно продержаться. Но когда ты звонишь жёнам, мамам, сёстрам, и они говорят тебе, что будут за тебя молиться, потому что ты принёс им благую весть – их родные в тюрьме…

Я рассчитывал, что выйду на свободу, кто-то из волонтёрского лагеря отвёзет меня на вокзал, и я доберусь домой. 

Оказалось, что меня ждёт машина МВД, и у них есть специальный приказ отвезти меня в министерство на разговор. И только после этого меня отпустят.

В машине меня попросили лечь на заднее сиденье, когда мы будем проезжать КПП и лагерь волонтёров. Чтобы волонтёры меня не увидели. Мне пришлось согласиться.

В министерстве мне сказали: «Министр Караев с большим уважением относится к журналистам. Произошла ошибка, давайте сделаем вид, что этой истории не было».

Подробную историю Егора Мартиновича слушайте в подкасте.

Ведущая: Саша Слуцкая

Звукорежиссёр: Пётр Слуцкий

Фотограф: Татьяна Ткачёва