Найбольш чытанае ў 2016 годзе. Максим Жбанков. Дюбеля и помидоры: танцы сбитых летчиков

Титан рок-н-ролла позвал обсудить неправильную народную любовь и право на личное трудоустройство другого обиженного “не той” публикой — колумниста “СБ” и при этом лидера панк-банды “Нейродюбель” Александра Куллинковича. Значит — болит. Значит — тянет превратить боль в слова.

Двадцатиминутный разговор “хворых на рок-н-рол” оказался беседой про все сразу: про невидимый миру труд музыкантов и глупых заказчиков, про сетевых троллей и британскую науку, про бродячих собак и Джелло Биафру из Dead Kennedys, про чистую совесть и свободу мнений…

Поставленные голоса, перепады эмоций. Полное взаимопонимание. Прозвучало все, кроме главного (и самого неудобного) вопроса — о праве на сдачу и цене контракта.

Аргументы в стиле кривошеевского “инструмент должен работать: журналист должен писать, радио должно звучать, музыкант должен играть!” и куллинковичского “почему нормальный человек не может работать на радио, где он хочет?” были бы приемлемы для условной ситуации идеального наемника — пера на продажу, обладателя “второй древнейшей профессии” (если кто забыл, первой считалась любовь за деньги). В этом случае нет лирики, нет принципов, just busi­ness: рыночная стоимость журналиста как инструмента обусловлена его компетенциями и регулируется механикой спроса-предложения. Я продаю, ты покупаешь. Обсудим тариф.

Но мыслить в категориях рынка услуг можно там, где этот рынок существует. Нужно ли кому-то доказывать, что это никак не наш случай?

Тот, кто считает в нашем идейно разорванном и конфликтном обществе уход с недержавных хлебов под знамена (какой угодно) власти чисто техническим решением, либо обманывает сам себя, либо сознательно не желает замечать очевидного.

О’кей, ты — инструмент. Ты должен работать. Но в курсе, что сам по себе инструмент не играет — и хозяина не выбирает? Здесь и сейчас все рассуждения о “частной жизни” и “личном выборе” не стоят ровным счетом ничего. По той простой причине, что нет его — этого выбора. Есть безальтернативное предложение от мутных людей. И твое согласие на зависимость.

Дело тут, наверное, не в зыбкости убеждений “ренегатов”, а в узости белорусского поля возможностей и общей размытости границ допустимого. В пустом — для большинства — небе, где под полонез Огинского витают  в странной связке “Пагоня”, батька в вышиванке и плюшик Топа. В парадоксальных миксах убеждений и позиций. В общей, как оказалось, житейской беззащитности непрогнувшихся.

Прежние сюжеты усохли. Прежние схемы мертвы. Тесные стены, низкие потолки. И возникает соблазн ловчить. Искать рисунок маневра там, где его нет.

Так боевой карикатурист прежних “Свободных новостей” сумел удачно вписаться в команду “СБ”. Так лидер белорусского инди-кино Кудиненко лет пять назад поддался на уговоры “Беларусьфильма” с абсолютно предсказуемым итогом. Так папа минского панка Куллинкович полюбил изощреннейшего Павла Изотовича и честно не врубается: что тут не так? Так редактор “Нашай Нівы” сходил в телевизор к господину Давыдько, чтобы вдогонку программе ее заклеймить. И да, именно так отличный музыкант Помидоров превращается в спутниковского Кривошеева. Ложится строчкой в чужой расклад.

Был человек — а теперь колумнист. Был инди-рокер — стал инструмент. Неловко, конечно. Перед своими неудобно. Но как отбиться? Скажу, что так и надо. А если свои против — они уже не свои.

И здесь — чистое дежавю. Знакомый еще с похода рокмэнов в администрацию президента (2007 год) аргумент соглашателей: во всем виновата публика. «Вы — фанаты — нас придумали, вы нас присвоили, а мы не фига не такие и дайте нам жить как нам хочется!»

Простите, парни, не прокатит. Никак. Не для вас. Не для тех, кто придумал «цуд на каляды», «крывавае сьвята» и «снайпера на даху», записывал отчаянное «И так можно жить» и блестящие «Танкі», пел на «Салідарны з Беларусью» и выходил в «каралі раёну» с Вольским и Михалком. А теперь оказалось, что пацанам все равно, куда вписаться — лишь бы платили? Это не просто перемена мест. Это, джентльмены, личная капитуляция.

Но «трудоустроенные», кажется, и сами в курсе, что гордиться нечем. Эфирный гон на два голоса стал сеансом парного самогипноза «а что случилось, да ничего не случилось, мы все те же, какая разница, где работать, уроды те, кто нас не хочет».

Но странное дело: чем громче ты отказываешься оправдываться — тем больше тебя жаль. Как футболиста, что слил игру. Как подбитого летчика, воображающего, что он еще на высоте.