«Заканчивалось это тем, что заканчивалась цензура». Историк о прошлом и настоящем

Memory studies, или Как мы помним

— Не надо обманываться: полностью восстановить прошлое невозможно, — начал он с ключевого тезиса. — Мы можем приблизиться к картине, но не воспроизвести ее на сто процентов. Американский исследователь Дэвид Лоуэнталь одну из своих работ так и назвал — «Прошлое — чужая страна» (в пер. с англ. The Past Is a For­eign Coun­try), — говорит научный сотрудник кафедры публичной истории Фернуниверситета (Хаген, Германия) Алексей Браточкин.

Если раньше историки в основном концентрировались на поиске ответов на вопросы, что случилось и кто участвовал, то с 1980‑х исследователи стали больше внимания уделять пониманию, что именно мы помним о произошедшем.

В результате образовалась междисциплинарная область — mem­o­ry stud­ies (в буквальном пер. с англ. — исследования памяти), которая изучает то, как помнит историю общество. В этом подразделе переплетены интересы антропологии, социологии, психологии и других дисциплин.

— Любой рассказ трансформируется под влиянием разных факторов и подвергается когнитивным искажениям, — подчеркивает Алексей Браточкин. — Это системное явление, которое изучается в рамках мemory stud­ies: как мы помним, что забываем, почему меняется социальная память.

На Западе это явление изучают уже более сорока лет. В Беларуси — со второй половины «нулевых». Одним из первых исследователей нового направления стал социолог Алексей Ластовский.

— Социологических исследований исторической памяти в самой Беларуси сегодня проводится крайне мало, — замечает эксперт. — В середине 1990‑х социологи периодически спрашивали, какие исторические фигуры важны или о чем вы помните. Но анкеты не были детализированными. Допустим, спрашивали, какое событие истории ХХ века для вас наиболее значимо. Большинство отвечали, что победа во Второй мировой войне. Однако нет информации, касающейся конкретных аспектов, что позволило бы делать более обоснованные выводы.

Как замечает Алексей Браточкин, в журналистских текстах на исторические темы часто используются паттерны, которые сформированы давно, но не отрефлексированы. Например, когда пишут о брежневских временах, то часто используют формулировку «период застоя».

— В интервью очевидцы событий также склонны использовать языковые штампы, — продолжает историк. — Им кажется, что они воспроизводят индивидуальную версию воспоминаний, но лексика выдает выставленные социальные рамки. Это к вопросу о том, как общество влияет на наши воспоминания.

Появляется возможность высказаться о том, о чем долгое время молчали

Насколько современные события могут влиять на восприятие истории, говорит другой пример: во время перестройки громко и открыто стали говорить о сталинских репрессиях.

— Для описания этого явления также существует специальный термин — рефрейминг, — говорит историк. — Когда в обществе меняется отношение к чему-то, мы внезапно начинаем говорить о том, о чем раньше молчали.

Такое случается, в частности, при изменении политической ситуации. Внезапно кто-то получает возможность высказаться и сообщить, что происходило раньше.

В конце 1980‑х — начале 1990‑х на постсоветском пространстве возникло множество тем, которые стали широко обсуждать: сталинские репрессии, тема белорусского национализма и др.

А вот более современный пример. Как пласты истории наслаиваются на современность, хорошо иллюстрирует случай в Бристоле (Великобритания). Там летом 2020 года активисты антирасистской кампании Black Lives Mat­ter снесли памятник Эдварду Колстону — английскому купцу, филантропу, члену парламента и… работорговцу.

В ответ известный художник (или группа художников, автор/ы сохраняе/ют анонимность) Бэнкси устроил небольшую провокацию. В своей работе он предложил компромисс — создать памятник, который фиксирует момент сноса памятника.

— Тем самым художник пытается сохранить неразрешимое противоречие, — комментирует нетривиальный ход Алексей Браточкин. — Как рассматривать памятник работорговцу в контексте современности? Памятник — это то, как историю представляли, когда его устанавливали. Сегодня, исходя из перспективы прав человека, памятник убирают. Убирают не историю, как таковую, а коммеморацию (в пер. с латыни — памятный), которая не включает в себя разные голоса, сообщающие об этой истории. А Бэнкси задался вопросом: как сделать так, чтобы все участники событий — и прошлого, и настоящего — были представлены?

Власть пытается навязать гомогенную версию истории

Интерпретация событий прошлого, выдвижение и замалчивание фактов, неудобных нынешней власти… Говорить о представлении истории, не затрагивая животрепещущий вопрос, конечно, было невозможно, и эксперт посвятил этому большую часть семинара.

— Под еще одним термином — политика памяти — понимают попытку политических акторов (государства, партии, отдельных политиков) влиять на важные для общества образы и интерпретации истории, представленные в публичном пространстве, — рассказывает исследователь. — Каждое сообщество через места памяти, значимые объекты пытается выразить в сконцентрированном виде представление об истории. Так возникают мемориальные объекты, в календарях появляются памятные даты. Таким образом акторы пытаются создать образ истории и распространить данную версию в определенном сообществе.

По его наблюдениям, в Беларуси сегодня это превращено в дискурс власти, которая пытается навязать гомогенную версию истории. Чего стоит хотя бы учреждение новой даты — 17 сентября как «Дня народного единства».

В этом случае наблюдается инструментализация памяти. Точно так же власть использует концепцию геноцида, чтобы легитимизировать непопулярные решения.

— В Беларуси не произошло символического отказа от советского прошлого и это оказало влияние на политику памяти в дальнейшем — на культурные установки, установки элиты, — приводит очередной пример Алексей Браточкин. — В первые годы независимости у власти оставалась старая элита, и политика памяти не была антикоммунистической.

Попытка провести вторую волну десталинизации во время перестройки была не очень удачной: все признали, что Сталин делал «не то», но при этом не произошло полного изменения системы и анализа государственного насилия.

Непродолжительный период, когда появились зачатки для национальной историографии, в частности, стал выпускаться журнал «Беларускі гістарычны часопіс» (с 1993 г.), завершился с приходом к власти Лукашенко.

— С того времени политика памяти перестала быть демократической — теперь музеи контролируются, научные исследования не имеют автономии, школьное образование — идеологически выверенное, — перечисляет эксперт.

Максимальной цензуре, по словам историка, подвержен отрезок с конца 1980‑х по нынешнее время. Так, из школьных учебников исчезла информация о Зеноне Позняке и Белорусском народном фронте. На уроках детям не говорят непредвзято об истории белорусского национализма и его символах. Взаимоотношения с Россией никогда не подвергались критическому рассмотрению.

Согласно официальной точке зрения, вскоре после распада СССР пришел Лукашенко, что решило все проблемы.

— Предложение вычеркнуть все, что было в 1990‑х, это попытка ликвидировать альтернативу, — считает Алексей Браточкин. — Если ее не было в прошлом, то откуда ей взяться в будущем?

В качестве иллюстрации того, как настраивает думать пропаганда, исследователь приводит статью в госжурнале «Беларуская думка» за 2019 год. Ее авторами выступили два историка и два силовика, что весьма характерно.

— В публикации перечислены четырнадцать пунктов о том, как надо и как не надо рассказывать историю, — обращает внимание эксперт. — К примеру, по мнению авторов статьи, нельзя отрицать общие корни белорусов, русских и украинцев, не надо искусственно раздувать тему сталинских репрессий, не следует замалчивать достижения Беларуси в советский период и все в таком духе.

Что будет? Один из сценариев — авторитарное затухание

Как напоминает Алексей Браточкин, оппонентов Лукашенко сравнивали с коллаборантами еще в середине 1990‑х. Это старый пропагандистский прием.

— Неудивительно, что после 2020 года госСМИ вновь обратились к этим нарративам, — полагает историк. — События последних двух-трех лет показали, что есть люди, которые не поддаются пропаганде. Многие задумались о своей идентичности, обратились к истории. Характерный пример — популяризация бело-красно-белого флага и попытки людей создавать свои стяги районов на его основе в 2020 году. Важен был дискурс, как шло обсуждение. Это был живой срез представлений о том, кто мы такие.

Хотя историки не предсказывают будущее и считают непрофессиональным проводить параллели, во время семинара все же возникали подспудные вопросы: а что дальше? чего ждать?

— Наша цель — выход из авторитаризма, — говорит Алексей Браточкин. — Эти процессы описаны на примере многих стран, включая те государства, где диктатуры сохранялись на протяжении 30–40 лет (Испания, Португалия). Однако прошлый и нынешний контексты — разные. Кроме того, важна субъектность белорусского общества и такие внешние события, как война в Украине.

В среде исследователей рассматриваются разные сценарии. Один из них — авторитарное затухание, когда к власти будут приходить все менее и менее авторитарные лидеры.

— До 2020-го года Беларусь воспринимали как полигон для экспериментов авторитарных лидеров, — отмечает исследователь, — но оказалось, что многое происходило снизу. В этом смысле общество переросло государство. Остается надеяться, что элементы субъектности будут проявляться заново. Однако, что сейчас происходит в обществе, понять сложно. Когда приходит тоталитаризм, социума как будто не существует.

Отсутствие достоверной информации о настроениях внутри Беларуси историк называет ключевой проблемой для понимания ситуации. Роль медиа, которые изгнаны, по-прежнему большая, но по объективным условиям работа крайне затруднена.

— Были ли такие случаи в истории? Конечно, — заключает Алексей Браточкин. — Заканчивалось это тем, что заканчивалась цензура. Вспомните СССР…

Читайте ещё:

“Героі маіх кніг замянілі мне бабуль і дзядуль, якіх я не заспеў”. Гістарычны лёс Руслана Кулевіча

Репортер пытается спасти ребенка, пострадавшего от взрыва в Алеппо. Фотография — и история, которая за ней стоит

Аляксандр Класкоўскі: Далоў каланіяльныя перажыткі!