Алёна Дубовик: «Именно так чувствуют себя люди, захваченные террористами»

10 августа корреспондентка «Белсат ТВ» Алёна Дубовик работала на акциях протеста на Кальварийской в Минске. После чего поехала в РУВД, писать заявление о пропаже своего коллеги-оператора, которого задержали. Заявление зарегистрировать не удалось. А к зданию подъехал автозак, куда ОМОН загнал людей, которые пришли искать родных в РУВД. Попала в автозак и Алёна. Трое суток журналистка провела в заключении на Окрестина, а когда вышла – легла на шесть дней в больницу: у неё были травмы после избиения в изоляторе.

Услышать подробную историю Алёны Дубовик о тех событиях можно в подкасте или прочесть текстовую версию ниже.

Текстовая версия

10 августа я работала на акциях в качестве журналиста: выходила в эфир по телефону и снимала короткие видео о том, что происходит. Закончила работать примерно в девять часов вечера возле «Короны» на Кальварийской, где военные бросили в толпу шумовую гранату. После этого я сняла видео, как военный направляет оружие на женщину и кричит: «Вы что, хотите здесь вторую Украину?». Потом он заметил, что я снимаю это, резко перевёл оружие на меня и заорал матом: «Перестань снимать!».

Я была очень напугана. Не ожидала, что это всё вообще возможно, что я такое увижу. Я ещё раз вышла в прямой эфир, рассказала о том, что произошло. После этого мне было сказано: «Алёна, уходи оттуда! Постарайся выбраться!».

Я попыталась выйти из этой зоны конфликта и пошла к бизнес-центру «Парус». По дороге заметила, что прямо за мной идёт человек весь в чёрном, в чёрной маске. Я очень испугалась. Я не могу утверждать, что это был тихушник, но по моим ощущениям это был именно он.

Я резко развернулась и побежала во дворы. Там я позвонила  в первую попавшуюся квартиру, сказала, что я журналистка, что меня преследуют, и попросила помощи. Женщина меня пустила, предлагала накормить, очень за меня волновалась и не хотела отпускать. Я провела у неё минут 20, но понимала, что мне нужно выбираться.

Такси вызвать было нереально, поэтому я позвонила нашему видеооператору. Я знала, что он тоже работает и, возможно, где-то рядом. Но его телефон был недоступен. Я поняла, что-то произошло, и позвонила его жене Тане. Она тоже работает на «Белсат ТВ». Она сказала: «Виталик задержан. Я могу тебя приехать забрать».

«Вы поймите, мы всё это делаем для вас и для вашего блага!»

По дороге мы решили заехать в Центральный РУВД. Мы почему-то подумали, что если Виталик (оператор. – Прим. ред.) был задержан возле гостиницы «Юбилейная», то он будет там.

В РУВД мы провели 15–20 минут. Там были люди, человек 20, которые были в ужасном, растерянном состоянии. Они плакали. Были пожилые родители, которые искали своих детей. Информации никакой не давали.

Милиционер, который выходил из РУВД, был очень грубым. Он либо хамил и огрызался, либо просто игнорировал.

Только мы закончили писать заявление о пропаже нашего оператора, как подъехал автозак, маленький автобус и машина скорой помощи.

Они нас окружили, из автозака выскочили омоновцы и с криком «Пакуем!» всех зачистили. Прямо всех, кто там стоял. 

В автозаке женщина лет 60 всё время плакала и говорила: «Я приехала искать своего сына. Мой сын пропал. Я вообще ни в чём не участвовала». С ней рядом сидел её муж. «Добрый» омоновец, их было всего три с нами в автозаке, её утешал: «Вы не переживайте, разберутся. Если вы ни в чём не виноваты, вас отпустят. Вы поймите, мы всё это делаем для вас и для вашего блага! Вы посмотрите, что творится на улицах, вы в опасности!».

Их, конечно, никто не отпустил.

Точно так же не отпустили женщину 52‑х лет с мужем. Они живут за городом и тоже приехали искать сына, он перестал выходить на связь. Эта женщина просидела со мной трое суток в камере и всё время прислушивалась к голосам в коридорах и ждала, что услышит голос или фамилию мужа, сына. В итоге на вторые сутки она поняла, что муж сидит в соседней камере. А что с сыном, она узнала только уже после освобождения. Вот такие люди были задержаны. 

Я не знаю, как всё описать словом, которое можно сказать вслух. Не хочу материться. Раньше я могла матюкнуться, но после Окрестина меня просто колотит от мата, потому что там они все разговаривают матом. И теперь, когда я слышу мат – сразу переношусь туда…

«Там я почувствовала себя бесправным животным, у которого есть хозяин»

Из автозака нас перегрузили в другой автозак, так называемый автозак со «стаканами». Мужчин отдельно везли, женщин отдельно. Мы сидели с Таней в одноместном «стакане» вдвоём. Было очень душно, все стены в крови. У нас был телефон, у Тани его не забрали. Мы отправили на волю смс о том, что задержаны.

Нас привезли на Окрестина, и началась самая жесть. Там я почувствовала себя бесправным животным, у которого есть хозяин. Нас, женщин, выгрузили в прогулочный дворик – это такая комната под открытым небом с решёткой над головой – и поставили вдоль стены… 

Я первая пошла на досмотр и столкнулась с надзирательницей – Карина или Кристина.

Досмотр был очень жёсткий: грубо раздевала, швыряла одежду, вырвала из кроссовок стельки. Голой заставила приседать.

Потом девочки рассказывали: у кого были критические дни, она требовала оторвать прокладку. Сплошное унижение.

После досмотра меня вытолкнули в коридор: в расстёгнутых штанах и в одном бюстгальтере – я одевалась уже там. 

И там я увидела то, чего я вообще не ожидала увидеть, – парни, которые стояли полностью голыми, на коленях, руки за спиной, лицом в пол. Коридор был весь в крови: пол, стены. Слышался мат надзирателей, стоны и плач вот этих парней. 

И тогда я поняла, что меня никто не выпустит. Закон перестал работать, если работал когда-то вообще. 

Промелькнула мысль: наверное, именно так чувствуют себя люди, захваченные террористами. Все эти сотрудники правоохранительных органов, которые призваны нас защищать и охранять, калечат нас и убивают.  

После того как досмотрели всех девушек, нас отвели в камеру.

Четыре спальных места, 35 человек. Это было в ночь с 10 на 11 августа. Позже я поняла, что это был просто курорт, потому что на следующую ночь нас там было уже 50.  

Женщины плакали. Меня очень спасло то, что я была не одна, – рядом со мной была Таня. Пережить всё это без неё было бы гораздо сложнее. 

Буквально год назад я смотрела фильм Хабенского «Собибор», и мне въелась в память сцена, когда еврейских женщин – ухоженных, хорошо одетых – заводят в камеру, пускают газ и просто убивают.

Я сидела на этих верхних нарах, смотрела на всех наших девочек и думала, что они могут просто взять и пустить этот газ в камеру – и нас всех не будет.

Мы все без документов, без вещей. И фиг докажешь потом: были мы – не были. 

Вот такие были мысли.

Мы спали на матрасе и своих вещах, а подушки и одеяла были отданы девочкам, которые были на полу. Они расстелили их и легли штабелями. Спали под нарами, спали на столе. Одна девочка трое суток провела сидя в тумбочке – там была тумбочка без дверок и полок. На вопрос «Удобно?» девочка отвечала: «Зато я так не падаю».

Задержаны мы были 10-го числа, а еду – солёную овсянку и хлеб – нам принесли 12-го утром. В следующий раз – 13-го. Два раза был чай. Вот и вся еда за трое суток. 

У нас не было туалетной бумаги, только кран с хлорированной водой и пластиковая бутылка. Мы набирали в неё воду, ставили возле санузла и просто мылись.  

Не хватало воздуха, мы просили открыть «кормушку», так называется окошко, в которое подают еду. Но надзирательница, блондинка, сказала: «Не сдохнете!». Ну что ж, мы действительно не сдохли. 

Многие были на грани. У одной девочки был разрыв связок. Её нога была настолько опухшая, что мы не могли снять с неё штаны, хотели сделать ей холодный компресс. Мы просили, чтобы вызвали скорую, но вместо этого ей принесли но-шпу. От опухшей ноги! Эта девочка двое суток пролежала под нарами, чтобы на ногу случайно никто не наступил. 

Была девчонка, которую омоновцы затащили в автозак и избивали коллективно, у неё был затёкший  глаз, половина головы опухшая, и она была помечена жёлтой краской.

Я потом почитала: жёлтой краской метили тех, кто был неформальной внешности. Девушка была с дредами.

Красной краской метили особо агрессивных. Эта метка давала право избивать до полусмерти. Потому что чёрная метка давала право избивать до смерти. Чёрным метили людей без документов, пьяных. Но это домыслы. 

Когда сидишь в камере, кажется, что про тебя все забыли, тебя никто не ищет. Полный информационный вакуум.

Мы постоянно смотрели в окно. Однажды девочки начали кричать: «Там кто-то в жилетке ”Пресса”!». Я подскочила к окну и увидела нашего оператора. Это очень поддержало. Я поняла, что меня всё-таки ищут, что-то делают, просто я об этом не знала.   

Избиения по спине, по ногам – это, в принципе, обычное явление на Окрестина. Ну и унижение, когда тебя волокут, пихают в камеру как свинью какую-то на убой. 

«Меня подвергали  пыткам, и при этом у меня на руках нет вообще никакой бумажки»

13 августа утром у меня был суд. 

Меня завели к судье в кабинет, это была такая молодая, симпатичная, очень ухоженная женщина. С виду достаточно добродушная.

Она зачитала обвинение и протокол, в котором было сказано, что меня задержали 11-го числа. В это время я уже сидела на Окрестина.

В протоколе было сказано, что задержали меня возле «Риги», где я выкрикивала лозунги, участвовала в митинге, размахивала руками, не подчинялась требованиям милиционеров. И всеми свидетельствами против меня были показания трёх милиционеров Партизанского РУВД. Казалось, после трёх суток на Окрестина меня уже ничего не может удивить. Но этот суд, эти обвинения – просто шок.  

Всем, кстати, было плевать, что я журналист, что у меня трое маленьких детей.

Через четыре часа меня повели на другой суд, к другой судье. Та была очень удивлена, когда я сказала, что суд у меня уже был.  

На Окрестина я провела трое суток. Избитая, голодная, под моральным давлением. Меня подвергали пыткам, и при этом у меня на руках нет вообще никакой бумажки. Я не понимаю, почему я там провела это время. Не понимаю, кто мне ответит за то, что всё это время мои дети были без меня.

Меня отпустили, дав подписать предупреждение, в котором говорилось, что я обещаю больше не участвовать в митингах и раскаиваюсь в том, что в них участвовала. Сейчас я очень жалею, что его подписала. Но на камеру я сказала: «Я ни в чём не раскаиваюсь, потому что я не участвовала, я работала».

«После освобождения шесть дней провела в больнице»

13-го меня освободили, переночевала дома. Ночь была сложной, мне было очень плохо. А 14-го утром я чуть не упала в обморок, меня подхватил муж на руки. У меня очень болел живот, я не могла сходить в туалет, и мы поехали в поликлинику. Гинеколог, когда услышала, что я с Окрестина, сразу пригласила заведующего, и мне очень быстро сделали весь комплекс обследований. Были очень обходительными, добрыми и вежливыми. 

После обследования прямо в поликлинику вызвали скорую. Меня увезли в 5‑ю больницу с диагнозом «подозрение на разрыв яичника». К счастью, разрыв яичника не подтвердился, но у меня были боли в животе и не очень хороший анализ мочи – меня отправили в больницу скорой помощи. Там меня проверили уролог, хирург и поставили мне диагноз: «закрытая травма живота», «ушиб нижней брюшной стенки», «ушиб мочевого пузыря» и что-то там ещё с поясницей. В больнице я провела шесть дней.

Ведущая: Саша Слуцкая

Звукорежиссёр: Пётр Слуцкий

Редакторы: Алла Шарко, Наталья Гантиевская

Фотограф: Татьяна Ткачёва

Виталий Цыганков: «Самый счастливый момент задержания — когда нас отправили в камеру»

Наталья Лубневская: «На рану решилась посмотреть только через неделю»

Егор Мартинович: «Давайте сделаем вид, что этой истории не было»

Иван Муравьёв: «Человека заставляли подпрыгивать и кричать “я люблю ОМОН”»